Анри Коломон - Черный кабриолет, или кабриолет без дверцы. Из четверологии романа «Франсуа и Мальвази»

Ощущая сильную жажду (вода в кувшине давно кончилась) ему было и не до этого: приходилось безропотно мириться со своим тяжким положением, постоянно задыхаться от нехватки свежего воздуха, да еще плюс к этому от поднимаемой пыли, которую приходилось самому же и поднимать.

Приходилось нехотя сползать вниз, одновременно спихивая с собой и то, что нарыл. Отдохнув внизу на свежем воздухе, вытряхнув из-за спины то, что туда насыпалось (ужасное состояние) набравшись духу снова лез вверх. Трудясь в таких неимоверных усилиях (с непривычки, и к тому же оголодавший) можно было вконец обессилить от одного только давящего чувства, но живительно питала спасительная мысль о близкой свободе и что все это может скоро кончиться от одного удара заступа, и увлеченный рыл, иногда увлекаясь до того, что забывал прочищать от наработанной земли нижнюю часть подкопа. Горловина прохода, узкая сама по себе, на уступах забивалась осыпающейся землей и приходилось долго и монотонно пробивать ее далее вниз чаще всего ногами, так было легче дышать.

В один такой раз у него даже сердце екнуло, когда подумал, что уже ничего поделать нельзя с закупоркой. Когда же при помощи заступа он все же прочистил проход (правда, не до конца) зарекся больше такого не допускать и снова с приливом радужных мыслей о свободе полез наверх продолжать вгрызаться в грунт, теперь уже более мягкий: торить свой путь.

С тревогой почувствовал, что задыхается и сразу же его охватило угнетенное, почти паническое, состояние от давящей темной земной насыпи. От отчаяния спасала только его личная выдержка и то обстоятельство, что он сразу стал сползать вниз.

Ширина горловины стала казаться ему слишком узкой, вот-вот сдавит. Ноги уперлись в плотную массу. Потопал – только сильнее утрамбовал.

Решил рискнуть.

Еще сильнее утоптал ногами землю, полез вверх. Когда же конец.

Наработав небольшой объем, Франсуа сразу же его притаптывал, так один раз почувствовал, что нечем дышать, и не может вздохнуть. Кое-как добрался до уже верхнего конца подкопа. Там и воздух казался чуть-чуть посвежее.

Несмотря на другие меры предосторожности: уменьшил ширину горловины, затор неумолимо догонял сзади значительно быстрее, чем ожидалось и вот уже подпертые ноги приходилось держать согнутыми.

Из всех описываемых нами мест лучше всего было конечно же тем, кто находился в зале, но те, кто находился в кладовой, между черным входом и закрытой дверью в коридор, пребывали от своего положения куда в большем восторге, ибо разве может какая-то любовь сравниться с тем чувством, которое испытывал в толпе каждый, предчувствуя удачную наживу над миллионщиком.

Алчность куда более сильное чувство. И особенно радовался своей ловушке Картуш, продумавший все до мельчайших подробностей.

Обнаружить свое присутствие (пока они сами того не сделают) было невозможно. Джон Лоу не мог воспользоваться не подозреваемым им даже черным входом, потому, что у него не было ключей, так же как и от дверей кладовой. Он недавно нанял этот дом на тихой уединенной улочке, а Карконта по чистой случайности не сказала съемщику о том, что таковой в доме имеется и вследствие этого у нее остались ключи, чем и воспользовался сейчас Картуш.

Все складывалось благополучно: мыши в мышеловке оставался сущий пустяк, для руководителя с такой богатой практикой. Действительно, никаких осложнений более не предвиделось, оставалось только дождаться решительного момента. Картуш выжидал, чтобы взять их что называется «голенькими», и пока стоял прислушиваясь через замочную скважину, выжидал время.

Остальным же за его спиной уже давно надоело стоять в толчее и соблюдать «гробовую тишину», и каждый так или иначе выказывал свое нетерпение, даже в пристальном безликом взгляде в затылок главному. Тот же пока ничего не предпринимал и остальным приходилось бездействовать.

Особенно не терпелось полной Карконте, на голову выше всех средних мужчин. Она давно отдала Картушу ключ и несколько раз потормошила, побуждая к действию, но напрасно. Пришлось бесприкословно подчиняться так же как и остальным.

Вдруг Картуш повернулся и зло произнес:

– Ключ не тот.

– Ой, Господи, Боже мой! – воскликнула Карконта, и в то же время почувствовала предупредительный толчок в зад, хотя восклицание вряд ли можно было расслышать находясь даже в десяти шагах снаружи, не то что в зале на втором этаже.

И вместе с тем Карконта изумилась, как это Картуш так смог незаметно от нее, стоящей рядом, умудриться всунуть и попытаться провернуть ключ, не создав при этом лязга вхождения железа в железо?

Он отдал ей ее ключ (оказавшийся в жире). Карконта уже ожидала чего-то непредсказуемого, но вместо этого:

– Дай шпильку.

Она машинально, очень при этом успокоившись, содрала с себя замеченную, а может предполагаемую Картушем шпильку, толстую как спица.

Приняв Картуш почувствовал на ней длинные волоса, убрал их нервным движением, всунув как нельзя более подходящую шпильку в замочную скважину, не долго в ней поковырявшись, буквально через несколько секунд открыл. Открывшаяся дверь заскрипела. Вот о чем забыли предусмотреть.

Картуш вышел в коридор, проследовал к лестнице. Остальные бесшумно (кто держа обувь в руках, кто без носков) проследовали за ним с отрепетированностью, какая может возникнуть при спайке людей из преступного мира. Ведь шли они в кромешной тьме и не создавая фактически никакого шума. Картуш знал план дома наизусть и поэтому правильно ориентировался, нащупал широкие массивные перила, стал подниматься по широкой лестнице вверх.

Послышался частый кашель.

«Здесь как в публичном доме» – радостно подумал он, направляясь уже к определенному месту, впрочем его и так легко можно было найти по свету, пробивавшемуся через замочную скважину в двери залы.

Не успел Картуш подойти, как почувствовал что его хотят опередить любопытные. Карконта отошла в сторону решив не показываться. Картуш прильнул глазом к замочной щели: во всей пестроте и роскоши залы его глаз сразу остановился на постели и лежащем на ней мужчине и женщине, впрочем ее не было видно; прижатая в пуховики и подушку, она чувствовала на себе его тело, но уже не чувствовала себя; слышала свои стоны и сладостную негу, разливающуюся и сковывающую весь ее организм… Глаза в бессилии самопроизвольно закрылись, все замерло… В эти мгновения ей захотелось посмотреть в его глаза, но кроме переполняющего ее чувства оргазмов она уже больше ничего не понимала. Все плыло перед глазами: локоны волос, люстра, зеркала трельяжа, в которые как на картине отражались какие-то темные шевелящиеся люди, показывающие ей что-то на пальцах…