Владимир Медведев - Заххок

– Андрей, садись быстро. Поехали!

Он всегда как на пожар. Всю дорогу одно: «быстро-быстро», «давай по-быстрому». А меня злость разбирает. Вчера отец времени для меня не нашёл, а сегодня даже машину прислал. Бросай, сынок, дела и – к нему. Быстро-быстро!

– У тебя, – спрашиваю, – лёд, что ль, в жопе загорелся?

– Братан, кончай базарить, – Али кричит. – Времени нет!

Ништяк себе заход.

– Ну ты, Эйнштейн, пространство-то хоть осталось? – спрашиваю.

С юмором у Али – всю дорогу проблемы. Не врубается.

– Эй, садись, говорю!

– А дальше что? Лекцию о времени прочитаешь?

– Отца твоего убили.

Я сначала не понял. Он по новой:

– Твоего отца! Убили!

Я понял, но не поверил, а когда поверил, время исчезло. И пространство, наверное, тоже. Пока я ехал, за ветровым стеклом висела мутная пелена, в которой растворились и глухие глинобитные заборы на окраине посёлка, и высокие тополя вдоль дороги, и пустые хлопковые поля, расстилавшиеся до дальних гор. Я будто оглох и онемел. Голос Али доносился до меня откуда-то со стороны, из другого измерения: главврач приказ дал… туда ехать… тело забрать… крюк сделал… за тобой заехал…

Остановились на краю какого-то солончака. Кучка людей. Рядом – чёрная волжанка. Я выпрыгнул из кабины. Люди оглянулись, расступились. Отец лежал на спине. На одежду, перепачканную грязью, налипли репьи, будто его волокли по земле. Кровоподтёк на пол-лица.

Я будто ослеп. Не видел ближних холмов и дальних гор. Не видел стоящих вокруг. Видел только глубокую борозду поперёк его шеи. Тонкую линию, прорезающую вспухшую плоть. Я будто оглох. Не слышал, как шуршит ветер. Не слышал, как шепчутся окружающие. Немного погодя разобрал, что рядом, но будто за какой-то стеной, говорят:

– Ну что ж, надо тело забрать.

Сначала я даже не понял. Захлёстывало чувство страшной непоправимости. Меня будто на куски разрывало. И зовёт кто-то. Меня. По имени. Озираюсь. Районный прокурор. Стараюсь понять, что он говорит.

– Большое горе, Андрей… Очень тебе сочувствую. Крепись…

Кивает Али:

– Давай, грузи.

Али распахнул задние дверцы фургона, выволок раскладные брезентовые носилки и разложил их рядом с отцом. Я очнулся:

– А следствие?!

– Дело трудное, – говорит прокурор. – Свидетелей нет. Очень трудное дело. Но разберёмся. Следствие проведём обязательно.

Врёт он! Никакого следствия не будет. У него это на морде лица написано большими буквами.

Я закричал:

– Почему следы затоптали?! Даже собака не найдёт.

– Андрей, – мягко сказал прокурор, – собака в таких случаях не нужна.

Его глаза будто закрыты какой-то заслонкой. Как таджики говорят, на лицо ослиную шкуру натянул. Я огляделся. Следователя – его все в посёлке знают – среди стоящих вокруг людей не было.

– Где следователь?! Где фотограф?

– Андрей, – сказал прокурор, – не учи меня, как надо работать.

– Почему не начинаете следствие?!

– Обязательно начнём. Проведём расследование, выясним… Обязательно, непременно.

– Ничего не выясните! Вы… всё на тормозах спустите.

– Андрей, я тебя прощаю. Ты нехорошие слова сказал, но понимаю, что чувствуешь. Мне тоже горько. Твой отец моим другом был. Очень хорошим другом…

Но у меня от бешенства сорвало крышу, и я плохо соображал, что говорю.

– Не хотите следствие проводить, да? Мне самому, что ль, расследовать?

Прокурор перебил меня по-русски:

– Ты умный парень, не делай глупостей. Сам знаешь, время сейчас опасное. Не надо такие слова говорить. Пожалеешь…

– Угрожаете?

– Ты кто такой, чтоб я тебе угрожал?!

Прокурор жабры раздул, дерьмо из него так и попёрло:

– Учишь, как следствие вести? Научись сначала со старшими разговаривать! Что ты вообще знаешь? Тебе брюхо распори, в нём и буквы «алеф» не найдёшь… Ты как твой отец! Тот хоть людей лечил, оттого его и терпели. А тебя за что терпеть?!

Я окончательно взорвался:

– Отца терпели?! Если бы он вас не лечил, вы все бы передохли! От обжорства. Я сам найду, кто его убил! В посёлке ничего не добьюсь, в Душанбе поеду. Пусть пришлют бригаду. Я ваш гадюшник разворошу. Я найду, кто…

Он глаза выкатил, смотрит на меня, будто сожрать хочет, но обуздал себя. Отвернулся. Скомандовал, ни на кого не глядя:

– Забирайте.

Никто даже не шевельнулся.

Меня трясло, но я не хотел, чтобы к отцу прикасались чужие. Нагнулся и подсунул руки под плечи отца. Посмотрел на Али… Он поколебался, подошёл и неохотно взялся за ноги. Мы приподняли тело. Оно было очень тяжёлым и прогибалось пониже пояса.

– Сафаров, помоги, – приказал прокурор.

Водитель прокурорский подошёл, ухватился за ремень отцовых брюк и потянул. Мы подняли тело повыше. Голова отца откинулась назад. Мы подтащили тело к носилкам. Я постарался опустить его, чтобы голова не стукнулась о брезент. Вдвоём с Али мы взялись за ручки носилок, отнесли их к «скорой помощи» и задвинули в фургон. Я сел рядом с носилками. «Скорая» тронулась. Я придерживал отца, чтобы его не мотало на ухабах. Только тут я заметил на смуглых и крепких отцовых руках ссадины и синяки. Его держали. Он был сильным. Один человек с ним бы не справился. Их было несколько. Я гнал от себя страшные картины того. Не мог их вытерпеть. Гасил их, но они вспыхивали вновь и вновь.

Очнулся я, когда щёлкнул замок. Али раскрыл дверцы.

– Брат, давай вынесем…

Я вытер сухие, без слёз глаза и взялся за ручки носилок. Брезентовое ложе, лязгая нижними скобами, поехало по металлическим полозьям. К распахнутой «скорой» подскочили парни в белах халатах. Перехватили носилки, понесли.

Спрыгиваю на землю. Домик, белёный извёсткой, в глубине больничного двора. Морг. Люди у входа. Застыли неподвижно. Молча. Как тени. Отец на носилках уплывает в раскрытую дверь морга.

Вхожу. Комната какая-то. Отец лежит на высоком узком столе, покрытом клеёнкой. По ту сторону стола – врачи. Перешёптываются тихо. Один – впереди. Главврач. Остальные за ним, чуть позади. Как на утреннем обходе.

Отцу в лицо не смотрю. Не могу. Чёрные туфли покрыты грязью. Лезу в карман, достаю платок. Хочу, чтоб опять блестели…

Кто-то что-то говорит… Это главврач.

– Большое горе… но наш коллектив… надо проводить достойно… товарищ Шарипов займётся…

Врач в белом ему на ухо шепчет. Главврач кивает:

– Да, товарищи, мы родственникам в кишлак сообщили. Они очень просили вскрытие не делать. Прокуратура тоже не возражает…

Чувствую чью-то руку на плече. Мама. Не услышал, как вошла. Она тяжело оперлась на меня. Замерла, глядя на отца. Я маму крепко обнимаю. Чтобы почувствовала, что я рядом. Что я с ней. Живой.

Мама глубоко вздохнула. Слегка повела плечами, высвобождаясь. Коснулась моей руки ласково: «Спасибо, я держусь». Ещё раз вздохнула. Шагнула вперёд, к столу. Постояла, глядя отцу в лицо. Поправила воротник рубашки, завернувшийся, измазанный грязью. Нежно провела пальцами по щеке отца. Подняла глаза на главврача.