Елена Крюкова - Солдат и Царь. Два тома в одной книге

– Ты, к Ленину живей…

– Свердлов взгляд тот уловил, стакан к Глебке по столу подвинул: пейте, товарищ! И обернулся к часовому, и вежливенько так: вы подите на кухню, нарежьте ситного, да кильки на тарелке принесите, да вареной картошки, если осталася. У меня все внутри аж взвыло от радости. Часовой живо возвернулся! С подносом, и еда на ем! Мы ели… стол энтот правительственный обсели с трех сторон и ели… а Свердлов смотрел на нас, как… как на…

Люкин замолчал, щелкал пальцами. Потом рукой лоб обхватил.

– Ну чо ты затих?!

– Как… на зверей… в зоосаде…

И все враз замолчали. Обдумывали это.

Потом Люкин заговорил тише, спокойнее. И печальней.

– Свердлов повернулся как-то боком. И куды-то вдаль глядит. Как капитан с мостика – на дальний остров. Последил я, куды. У далекого окна кресло. Приземистое. И из того кресла чья-то лысая, как яйцо, башка торчит. Бордюрчик такой сивых волос круг лысины. Ну, думаю, старичок какой-то дремлет. Може, тожа приема ждет. А Свердлов голос-то возвысил. «Владимир, – грит, – Ильич, позвольте вас от работы оторвать! Вот тут к нам важные гости пожаловали! Из отряда, что царя охраняют в Тобольске!» И из кресла – навстречу нам – мужичок тот поднимацца, махонький такой, бородка острая, клинышком, щеки да глаза ладонью трет, с колен у его тетрадь на паркет валицца, он за ней наклоняцца, лысина в свете люстры сверкат, – а я кумекаю: так вот же он! Вот – Ленин!

Общий вздох пронесся по комнате и погас.

Люкин кулаки сжал. Так и сидел, и говорил со сжатыми кулаками.

– Мал росточком, да. Мал золотник, пословица есть, да дорог. К нам подкатился. Мордочкой, энто… на ежонка похож. Бородка шевелицца, нос шевелицца, усики дергаюцца. Из глаз – искры сыплюцца, какой огнеглазый! Веселый, дак. Я гляжу во все глаза! Где, думаю, ищо Ленина увижу! Да нигде. Вот тут тольки и увижу. Вместо глаз у мене будто бы когти сделались, все ими зацепляю. На столе килька лежала в миске – так ее в одночасье не стало. Все схрумкали! Сидим, как коты, облизывамся. Свердлов ищо ситного приказал принесть. Ситный – вкусней некуда. А Свердлов нам: ищо чаю, товарищи? Глотки горячим питьем греем!

– А другим горячим питьем-то – грели? Али Ленин не пьет?

– Ты, дурень! в рот не берет! начальник же!

– Жрем, прямо перед носом Ленина, а он не ест, на нас глядит. И – расспрашиват, а мы с набитыми ртами, нам нелепо отвечать, да мямлим все одно. «Там, – грит, – у вас комиссар, назначенный Временным правительством?» Мы кивам и на Петра глядим. Петр тоже киват. А по морде вижу, что сам толком не знат. «Комиссара того – сместить! Комиссара Совецкой власти – назначить!» Сместить, это же как, думаю, в расход пустить, што ли? Матвеев Ленина зрачками грызет. Каждое слово – шепотом – за ним повторят! А Свердлов молчит. Как воды в рот набрал.

Бойцы слушали, открывши рты.

Все – слушали. Никто словечка щепкой в колесо не вставил.

– И так вот Ленин нам и приказал! Ну да, нам. – Вздохнул Люкин. Затылок крепко почесал. – А кому ж ищо!

Холодная вода молчания разбавилась крутым кипятком ненароком брызнувших слов.

– И чо? Больше ничо вам Ленин и не сказал?

Люкин оскалился.

– А про чо он нам должен был ищо сказать?

– Про нашу жись. – Говорил бородатый, длинный как слега, со впалыми щеками, старовер Влас Аксюта. – Про жись! Как, мол, мы жить все будем… после того, как всю эту нечисть, – рукой махнул, – со стола, как крохи, сметем!

– Крохи, – усмехнулся Сашка и опустил кудлатую башку низко, лбом чуть не коснувшись обтянутых болотистыми штанами колен, – если б оне были крохи, а мы – воробьи. Не-е-ет, не крошки оне, и мы не воробышки. А мы все – люди. И мы люди, и оне люди.

– Люди?! – заорал Никандр Елагин, выпрямляясь гневно. Волосенки вокруг головы дыбом встали. Уши от внезапного бешенства закраснелись. – Если б – люди! Какие ж они люди! Они – кровопийцы! Всю кровушку из Расеи выпили! А мы их… тут… лелеем! Стыд меня берет! Давно бы их за оврагом, близ Тобола, чпокнули!

Лямин молча закурил, и дым успокоительно и дурманно обволок всех, уже зароптавших, загудевших ульем. Курил, ссыпал пепел в горсть. Перепалку слушал. Не встревал.

– Я и не рад, што спросил! – гремел Аксюта. Его мощный бас словно бы раздвинул стены комнаты, приподнял крышу, птиц распугал. – Я и сам гадов ползучих, всех, кто на Красную Расею позарится, своими руками – расстреляю, передушу! Но только тех, кто на нас нападет! А мирных – нет, гнобить не буду! И этих…

Влас Аксюта покосился на дверь, будто бы там стоял царь с семьею и мог его подслушать.

«А кто их знает, может, и стоят». Лямин поглядел на печную дверцу. Неистово горел огонь, дверца была плотно закрыта, и пламя видать было лишь в щели да в продухи.

– Ну ты, поп бывший! Знаем мы, как ты в Красную Гвардию пошел! Храм твой сожгли, приход твой перебили! Вот ты, штоб по миру не отправиться, и качнулся в Красную Гвардию! А поповских в тебе ухваток – хоть отбавляй, все не отбавишь!

– Но, ты! – Аксюта замахнулся на неистово кричавшего, долыса бритого Игната Завьялова, Глебова брата. – Бреши, да не заговаривайся! Ты мне церковь не забижай! И про попов зря не мели! Я, может, когда все закончится… опять в церковь служить пойду!

– Ой, по-о-о-оп! Ой, по-о-о-оп! – хохоча, показывал корявым пальцем на Аксюту Игнат. – Ой, насмеши-и-и-ил!

Издали, от самой двери, раздалось:

– Братцы, уймитесь… Эх вы, братцы…

Борода Аксюты дергалась. Скулы вздувались и играли. Он повернулся спиной к хохотавшему Игнату. Приблизил бороду к уху Сашки Люкина.

– Дык я про Ленина спросил. Чо он говорил про нас?

Люкин ошалело глядел не в глаза Аксюте – слишком горячие они у него были, обжигая, плыли впереди лица: на сморщенный мятым голенищем лоб.

– А ведь и правда, чо-то баял. А вот чо? Забыл я уже.

Аксюта рассерженно сжал кулак и помотал им в воздухе.

– Ах ты, ну как старик уже! Беспамятный!

Люкин хлопнул себя по лбу. Полез за голенище и вынул оттуда мертвого сверчка.

– Чертовня какая, энто он мне – в бане в сапог свалился! – Держал сверчка на ладони, рассматривал. – Эх, козявка, букарашка… Пел ты, плясал… ногами скрежетал… усами шевелил… а потом р-раз – и сдох. Жись! Вот она какая!

Поднял голову. Покарябал ногтями голую грудь.

– Вспомнил! Не дедок я уж такой дряхлый! И память не растерял! Ленин сказал так: вы поборитесь как следоват, всех врагов одолейте, и наступит светлое время… светлое будущее, во как он сказал!

– Светлый рай, – очень медленно, будто старый засахаренный мед жевал, проговорил Аксюта, – светлый такой рай, пресветлый…

– Да не рай! – возмущенно крикнул Исидор Хайрюзов, родом из-под Иркутска, из семьи, где мать родила пятнадцать душ детей. – Не рай! А светлое, слышите вы, глухие, будущее!