Лидия Герман - Немка. Повесть о незабытой юности

Вторую швейную машину привез председатель колхоза товарищ Кондрик из районного центра Родино. Некоторые жители села имели в запасе еще отрезы или какие-то остатки различных тканей, из них шилась новая одежда. Элла получала заказы из райцентра Родино, но только с разрешения товарища Кондрика. Большей частью же, и в первую очередь, в швейную мастерскую принималась старая изношенная и грязная одежда жителей и членов нашего колхоза. Её перешивали, перелицовывали, чистили, иногда просто накладывали аккуратно заплату.

Эллина швейная машина осталась дома, потому как наша семья тоже нуждалась в пошиве или переделке одежды. И сестра моя научила меня шить. Мне было 13, когда я полностью сшила Эллой скроенные два платья для Маруси и Лили. С какой радостью я потом перешивала свои платья или мамину юбку на себя.

Первую зиму мы довольно хорошо пережили благодаря великодушной поддержке со стороны колхоза. Нас снабжали топливом в виде соломы и кизяка (сушеные брикеты из навоза с соломой). На питание мы получали понемногу зерна и растительного масла. И у нас оставались еще продукты, заготовленные в Мариентале: смалец, топленое масло, сушеные фрукты.

Школа наша отапливалась кизяком и дровами, которые, в основном, применялись для того, чтобы разжечь основное топливо.

С января 1942-го года обязали учащихся шестых и седьмых классов самим отапливать школу. К этому времени переоборудовали одну из классных комнат в военный кабинет, который надо было охранять. В ночные смены печи топили мы, как новобранцы. (В школьную программу были введены уроки военного дела, по правилам которого мы были новобранцами.)

При температуре воздуха ниже 35° занятия в школе не проводились. Было очень холодно, но я хотела идти в школу. „Мы же не знаем, сколько градусов ниже нуля, так я хоть узнаю, есть ли занятия или нет", подумала я. И мне было чем доказать этому леденящему морозу, что я его не боюсь. Я надела теплые, мамой связанные шерстяные чулки выше колен, новые толстые валенки, меховую овечью шапку на голову, теплые рукавицы, а поверх шапки мама завязала большой платок так, что осталась только щель для глаз. Мне очень нравилось такой укутанной идти по хрустящему снегу. В этот раз было настолько холодно, что ресницы и брови заледенели. В школе меня встретила у двери уборщица: „Ты что пришла? Мороз 40°. Марш домой!" Меня удивило только, что она знает сколько градусов. Откуда? Позднее выяснилось, что в сельсовете есть радио, телефон и даже термометр, который, однако, висел внутри у окна. Впрочем, старожилы нашего села определяли температуру без всякого термометра.

В марте дни стали намного длиннее. Солнце излучало всё больше света и тепла, и снежные сугробы, часто превышавшие крыши низких домов, постепенно растаяли. На холмах появлялись большие черные пятна, хотя на дне оврага лежал снег, сквозь который легко можно было попасть в глубокую лужу. Примитивно построенный мостик из сучьев и старых досок был нам защитой от промокания валенок, а потом и ботинок.

25-го марта ежегодно начинались весенние каникулы продолжительностью 8–9 дней. В эти дни очень интенсивно таял снег, становилось тепло и почти сухо. Теперь не нужны были валенки и теплая зимняя одежда. У меня же появилась другая проблема – я выросла. Мать моя выпустила подвороты на подолах всех моих платьев, отрезала на одном до половины рукава и удлинила этим совсем уже короткое платье. А я строчила на машинке. Из четырех пар обуви были мне две пары еще впору.

Очень жаль мне было мою подругу Маню, у неё не было ни одного платья. Носила она длинные юбки из самотканого полотна тёмного цвета, а зимний зипун она сменила на стёганую фуфайку своей матери. Блузок у Мани было несколько: и пестрой расцветки, и тёмная, и белая, расшитая в украинском национальном стиле, очень красиво, но все они были ей велики. Я бы очень хотела подарить Мане одно из своих платьев и сказала об этом матери. Она тут же согласилась. Когда я привела Маню, мама уже достала одно из моих платьев из шотландки, т. е. в клетку – самое широкое из всех, т. к. Маня была покрепче сложена, чем я. При примерке обнаружилось, что у Мани не было нижнего белья. Мама в ужасе посмотрела на девочку, открыла сундук и достала голубого цвета штанишки на резинках в поясе и над коленями. Платье сидело на Мане как нельзя лучше. Сияя радостью, она кружилась так, что складки, распускаясь, придавали юбке форму зонта, Маня была счастлива и говорила, что давно мечтала о таком платье. Еще она получила пару аккуратно заштопанных чулок. Обуви, к сожалению, не нашлось. Но потом, уже летом, Ольга приобрела для дочери легкие полуботинки.

Со временем я всё лучше говорила на украинском диалекте. Мать Мани называла меня хохлушкой, говорила, что вряд ли можно меня отличить от настоящих хохлов. Мне тоже казалось, что я хорошо владею этим языком, и я не стеснялась говорить, когда чувствовала неправильное произношение. Манины сестра и брат весьма насмешливо реагировали на это.

В школе у меня были большие трудности с русским языком. Я предприняла единственную попытку ответить на уроке устно. Нам задали выучить стихотворение наизусть. По моему, это было

Я выучила это стихотворение полностью. Когда учительница спросила: „Кто выучил стих?", я подняла руку. Меня и спросили. Уже после первых строф раздалось хихиканье. Я смолкла от стыда и опустила голову. Учительница указала мне на место и вызвала следующего, но никто не выучил стих до конца. А я сидела и терзалась: зачем я подняла руку, сделала из себя посмешище. Никогда больше не поднимала я руку, и меня не вызывали долгое время отвечать устно. Но экзамены я все сдала и была переведена в 6 класс.

В начале апреля, когда на полях полностью растаял снег, учащиеся 5–7 классов выходили в поле собирать колоски, оставшиеся после прошлогоднего урожая. На ближних полях мы это делали после уроков, на дальние поля мы выходили с утра, т. е. не занимаясь в школе. Сразу после экзаменов было время прополки полей озимых посевов от сорняков: осоки, молочая, васильков, лебеды, одуванчика, осота и др. Особенно трудно было вырывать осот с его крепким и длинным корнем, к тому же он был колючий. Молочай легко выдергивался, но после него руки были клейкими. Некоторые девочки уже имели опыт и надевали специальные перчатки. 2 недели после начала полотьбы приехал на поле бригадир, которого мы звали дядя Гриша – инвалид войны. Он припадал на одну ногу, к тому же сильно заикался. Приехал он, чтобы отобрать девочек покрепче для копнения сена. Выбрал он Нюру, Розу и Нину. Мне тоже хотелось бы с ними сено копнить, но мне он очень твердо, чуть ли не приказным тоном сказал, что я остаюсь здесь в качестве звеньевой, что я, несомненно, справлюсь с возложенными обязанностями; всех остальных он призвал к послушанию. После того как он объяснил, на какое поле нам следует перейти после этого, девочки взобрались на его бригадирский ходок (так называли в Кучуке одноконную четырехколёсную телегу, на платформе которой установлен короб с двухместным сидением.) Бригадир натянул вожжи, треснул бичом, щелкнул с присвистом языком, и лошадь пошла своим ходом. С некоторой завистью я смотрела им вслед. Из моего класса осталась только Дуня Бут. Мани не было с нами, так как она помогала своей матери в пекарне. Вера, должно быть, работала на колхозном дворе.