Владимир Владыкин - Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965

В прошлом году ходили упорные пугающие слухи о новой войне, на этот раз с американцами. И в связи с этим в магазине Фаины Николаевны расхватывали соль, спички, мыло, щёлок. И только лежали штабелями несколько видов рулонов ткани, они тогда никому были не нужны. Правда, их могли рассматривать только девочки-подростки, которые уже начинали понимать толк в нарядах…

Зато продуктовые лари, обитые фанерой, совершенно опустели, только ещё витал над ними дух круп и макаронов. Люди также поговаривали, будто в погребе у хозяйки стояли в мешках крупы.

Фадей Ермолаев это слышал от жены Фёклы; он недавно встал с койки после долгой болезни сердца; ходил по двору, выходил за калитку и жаловался своему заметно постаревшему соседу Семёну Полосухину:

– Хвороба сердечная меня замучила, осколок вот тут сидит, – и указывал рукой под сердце со страдающим видом.

– А меня сон мучит: немецкие танки лезут на меня, я от них лопатой, лопатой и просыпаюсь в холодном поту.., – отвечал тот размеренно, хрипловато.

– Война, проклятущая, и мне снится! Ты, Семён, слыхал, что говорят, будто Фаина Волкова укрывает в яме на огороде мешки с крупами, а наше начальство к ней по ночам шастает? Я хочу проверить, пойдёшь со мной?

– А ты больше слухай Домкины байки! У дуры нашей фантазей много… – махнул сердито Семён рукой.

– Значит, не пойдёшь?

– Пускай те и шукают, кто в след Домки такую брехню распускает.

И вот Фадей Ермолаев решил сам пойти да выяснить: какие там утайки делает Фаина Волкова? И, набравшись решимости, отчаянно махая левой рукой, пошагал, держась по привычке правой за сердце, так ли то, о чём взахлёб злословят бабы? Хотя ещё в свою бытность кладовщиком он и сам не раз это делал, но не в целях воровства, а так, на всякий случай, припрятывал, наученный горьким опытом голода, который норовил захаживать в те годы частенько. К тому же припрятывал пшеницу или кукурузу втайне от тогдашнего председателя Костылёва, который тогда никак не шёл с ним на сговор…

Тем не менее, Макар был не таким уж принципиально честным, каким выглядел в глазах колхозников. Однажды Фадей, находясь возле колхозного амбара, видел, как Макар на току остановился возле кучи зерна и, озабоченно поглядев по сторонам, стал горстями быстро-быстро набивать карманы, да к тому же семенным зерном.

Фадей тогда об этом случае промолчал даже перед своей женой Фёклой, боясь, что та, не дай бог, разнесёт по всему посёлку, что могло дойти и до председателя сельского совета Андрона Рубашкина и тогда уж точно упекли бы председателя…

Фадей, ещё до войны отстранённый от кладовки, нынче то пас колхозных коров, то сторожил бахчу в огородной бригаде под хутором Татарка и считал себя честным из самых честных. Хотя о прошлом своём грешке с Домной не вспоминал, будто у него с ней ничего вовсе и не было. Ведь человек такое существо, что своих грехов и проступков не только не хочет помнить, наоборот, он находит их чаще в других, нежели у себя.

Ермолаевы, как никогда, бедовали, несмотря на то, что Фёкла заготавливала травы, но других продуктов всё равно не хватало. К примеру, в своё время продали мясо и сало, чтобы дочери Доре приготовить приданое, поскольку она говорила, что Иван Глаукин был не прочь на ней жениться. Хотя всё это дочь преподнесла матери и отцу в шутливой форме. Сейчас Фадей это вспомнил как бы походя, терзаемый той думой, что Фаина Волкова ведёт себя как истая кулачка.

Когда он бесцеремонно повернул на калитке из штакетника деревянную вертушку и резко толкнул её от себя, она отпружинила и ударила его по бедру. Он, потирая ушибленное место, тихо вошёл…

Волкова в это время была на дворе. Хозяйка, одетая по-домашнему опрятно, отвлеклась от своего дела, выпрямила спину, обтянутую тёплой толсто вязаной кофтой. Её тёмные волосы были аккуратно подобраны, а на висках кокетливо завитые; она была ещё хороша собой, выглядела моложаво.

Фаина Николаевна смотрела на посетителя несколько удивлённым и строгим взглядом, праздный вид которого говорил, что он пришёл вовсе не за гвоздями, не за папиросами и спичками. Но что всё это значило, зачем же среди бела дня пожаловал к ней Ермолаев, этот тщедушного вида уже не в новой стираной фуфайке мужичок. К тому же в магазине, кроме продуктов, кажется, было всё.

– Здорово, Фаина… гм, Николаевна!

– Здравствуйте, мил человек! Чем обязана вашему визиту?

– Вот что, говорите как на духу: где у вас погреб? – быстро спросил гость, цепко оглядывая просторный двор, где уже были высажены саженцами вишни, шелковицы и абрикосы.

– А зачем вам мой погреб? – удивлённо протянула та и вопросительно нахмурилась.

– Меня Болина уполномочила, – начал тот врать. – Да, Мария Александровна, велела заглянуть в подполье, что вы там ховаете?

– Вот как? Ну что же, это хорошо! Но вы, Ермолаев, я не ошиблась?

– Верно, я тот самый Фадей, который в своё время честно исполнял права кладовщика. Вы, Фаина Николаевна, хорошо выглядите! И посмотрите на меня. Видите, одни скулы торчат, щёки ввалились оттого, что мы все недоедаем. А вы, как буржуйка цветёте.

– Вы так считаете? Вот как! Хотите взглянуть, что у меня в погребе? Замечательно! – она как-то бедово и лихо встряхнула головой и её пышные волосы заколыхались.

– Хватит рассуждать! Не водите меня за нос. Не то я сам пойду! – Фадей стоял в фуфайке и в шапке-ушанке. Вот уже который день дул северо-западный ветер, нагнал на серое и без того небо, крутобокие тучи с иссеро-чёрным отливом. Над полями стаями летели низко вороны, кружились первые снежинки, как белые мохнатые бабочки с рваными крылышками и кувыркались, планируя стремительно вниз, ложась успокоено на стылую задубелую землю.

– Пойдёмте, но я должна вас предупредить: вы у меня ничего не найдёте! Кто вам сказал, что я что-то прячу в погребе? – она плотно сжала губы, изумлённо приподняла и опустила плечи.

– Не помню, впрочем, все болтают, – он нахмурился, посмотрел на хозяйку: «Ох, ещё всем зазывиста, молодая, лицо гладкое, фигура ладная»! Он покачал завистливо головой. Эта оценка невольно отдалась в сердце тоской, что жена его уже не такая подбористая, чистенькая, соблазнительная, и мысль настырная вертелась на языке: «Недаром возле Волковой крутится председатель, другой бабе не сладил бы так быстро хату, а этой – пожалуйста»! И Фадей почувствовал, как зависть змеёй обвила его сердце, и оно защемило, сдавилось от боли. Тут он вспомнил про торчавший под сердцем осколок, испугался, не затем он пришёл к Волковой, чтобы оценивать её женские прелести, и стал он ещё придирчивей осматривать её подворье…

Погреб был вырыт, как и у всех жителей посёлка, сбоку летней кухни с плоской, идущей под уклон крышей. Фаина Николаевна отомкнула ключом дощатую дверцу. Она сама наклонно с писком отворилась. Фадей по деревянной лестнице шустро спустился в тёмный погреб, откуда на него дохнула сырой прелостью земля и просмоленными не очень объёмными железными бочками из-под нигрола. Фадей осторожно зажёг спичку. Видно, Корсаков выпросил списанные пятидесятилитровые в тракторной бригаде для засолки капусты, огурцов и других овощей. Деревянные нужно было заказывать, за что запрашивали тогда немалые деньги.