Владимир Владыкин - Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965

– Нет, я такого ничего не думаю! – испуганно проговорил Маленков, часто моргая. – Я готов выполнить ваше любое поручение, и уверенно отвечаю – есть, товарищ, Сталин. Можно идти отправляться?

– Пока нет, в Ташкент успеешь… Ты сначала нам рассчитай, как мы должны опустить цены и провести деноминацию, чтобы при этом обеспечить покупательскую способность народа?.. Если не можешь, тогда попрошу Вознесенского…

– Слушаюсь! Я могу… с ним только посоветоваться…

– Хорошо, советуйся. И не забывай «дэло авиаторов», а то мог бы сейчас со мной не разговаривать. Я исходил из того, что человек не может не ошибаться. Но мы умеем прощать хороших специалистов. А ты хороший специалист! А теперь ступайте, – с этими словами Сталин вложил трубку в рот, но она уже потухла, что стало ему понятно при его попытке раскурить её движениями губ. Он провожал суровым взглядом своего заместителя, которого тайно боялся за его решительность в сложных ситуациях. Напористость Маленкова на всех постах, которые он занимал, Сталину нравилась, он весьма логично мыслил, пытался войти к нему в доверие своей расторопностью и даже некоторой услужливостью и покорностью. Но такие качества, – Сталин знал – приобретали довольно быстро все те, с которыми ему приходилось работать. Поэтому не исключением был и Маленков, хотя от многих его выдвиженцев он отличался не только образованностью, но и смекалистым умом. Вождь помнил, ему предложил его Каганович, когда нуждался в хороших управленцах. Тот начинал в войсках комиссаром и показал себя как разбирающийся в людях военачальник, так как он умел подбирать кадры на разные должности. В Центральном комитете появлялись такие его выдвиженцы, как Брежнев, Подгорный, Косыгин, Громыко и многие другие. Но так ли это?..

Сталин одобрял его работу. А теперь ему надоел со своей «сионистской» женой Полиной Жемчужниковой не один Вячеслав Молотов, но также и Анастас Микоян, Лазарь Каганович. Их пора отдалить от себя, а на их место поставить молодёжь, с которой ему будет легче работать. Они не знают ничего о подробностях репрессий, развязанных против его, Сталина, врагов. Если бы не он их, тогда бы они его и всех тех, с кем он сейчас работал. Это Сталин понял, когда полностью изучил историю Парижской революции, когда первые коммунары боролись за власть и пали все от неё до одного. Выходило, революция пожирала своих сыновей и бойцов. А Иван Грозный? Он стал для него кумиром? Нет, только как исторический пример укрепления своей абсолютной власти. И потому Сталин изучал все обстоятельства его жизни и всё самое лучшее из того, что делал этот тиран, брал себе на вооружение…

Партийную демократию, которую Ленин считал необходимой при партийном строительстве и создания предпосылок для установления здоровой внутрипартийной атмосферы, Сталин всегда отрицал, так как она, на его взгляд, расшатывала партийную дисциплину, когда мнения, взгляды однопартийцев не совпадали с генеральной линией партии…

На этот счёт Сталин не смел спорить даже с Лениным, которого он никогда бы ни за что не переубедил и не заставил бы встать на его, Сталина, точку зрения, так как Ленин был для него всегда непререкаемым авторитетом в партии, и что порой его очень раздражало, вызывало зависть и ревность к его авторитету. Тем не менее, в отличие от Сталина, Лев Бронштейн (Троцкий) позволял себе спорить с вождём пролетариата. Хотя таковым его сделали соратники по борьбе, поскольку Ленин боролся с режимом не только ради освобождения рабочих и крестьян от гнёта капиталистов и помещиков, он хотел изменить политическую систему меньшинства большинством. И для достижения своей главной цели пытался использовать народ, поставив на первое место диктатуру пролетариата. Но сам-то Ленин был из привилегированного сословия, в его правительстве не было ни одного рабочего, чтобы полноправно называть свою власть диктатурой рабочих и крестьян.

Сталин это хорошо понимал, и когда из-за болезни Ленина стал генеральным секретарём ВКП (б), он приступил к окружению себя в первую очередь ленинцами, так как Троцкий, Зиновьев, Каменев не были полностью его соратниками и единомышленниками… Впрочем, Зиновьев, например, не всегда верил Троцкому, а одно время он даже поддерживал Сталина.

Спустя годы, став генералиссимусом, он не любил вспоминать то время, когда ниспровергал и уничтожал своих противников, и тем самым прекратил всякую полемику о партийной демократии. Всякое иное мнение, кроме того, что он думал, им не признавалось. «У партийцев должно быть одно мнение, мнение вождя, – говорил он, – и его выражают только коммунисты»…

Когда Г. М. Маленков представил Сталину приблизительный план наращивания производства товаров для народа и снижения цен на них, а также план проведения деноминации с первого января 1948 года, Сталин при нём пробежал глазами всё, что там было кратко изложено, пыхнул трубкой, и, выпуская кольца дыма, сказал:

– Это ты тут хорошо написал, но ми денежную реформу объявим раньше. И снижение цен проведём в несколько этапов. Пусть наши люди думают, что мы о них заботимся, а не о себе.

– Но мы, товарищ Сталин, на этом немало потеряем. Мне говорят, реформу провести, а цены не трогать, то есть снизить, но не подгонять под новый курс рубля…

– Георгий, это так могут говорить враги! – Сталин поднялся и стал ходить. Маленков тоже встал, и было видно, что он ростом выше вождя и заметно шире в плечах. – Ты мне назови их, – и он сурово, жёстко посмотрел тому в глаза и продолжал: – Снижение цен приведёт не к падению экономики. А к её повышению у населения покупательской способности. Ты почему так не подумал, а я должен за тебя думать…

– Я назову: наша молодёжь! Она не понимает. Ну и Молотов, Каганович, Микоян… Они устали от власти и так говорят…

– А почему не называешь Вознесенского? Ти был должен его назвать в первую очередь. А ти мне подсовываешь стариков! С Вознесенским ти в противостоянии, а почему-то жалеешь своего противника. А Николай Алексеевич мне прямо сказал, за что я его и уважаю, твоя программа дилетантская, она не отвечает современному этапу экономики. Он мне представил свой план восстановления народного хозяйства. И я отдал… – Сталин помолчал и уверенно, даже с каким-то вызовом, глядя в упор на Маленкова, договорил: – Ему отдаю пальму первенства. А ты поезжай в Ташкент… Экономист из тебя никудышный… У нас незаменимых нет…

Сталин остановился вполоборота, держа руку в полусогнутом состоянии, из щепоти торчала трубка и он так зорко глянул на Маленкова, что у того по спине побежали холодные мурашки, а сердце похолодело и за грудиной что-то тяжело заворочалось.

– А эти старые перхуны пойдут в отставку. Они мне надоели, чувствую – играют на руку Западу. Молотов был в США. Его там приняли с помпой! К чему бы это? Неужели он думает, что я уже из ума выжил, когда заговорил о понижении цен? Экономике, как сказал товарищ Вознесенский, будет тяжело. Зато народу станет легко! Они думают, я на старости лет стал сентиментальным? Ни один из них не будет моим преемником, а дело идёт как раз к этому… Я тебя и всех пошлю по стране с миссией – узнать о наших резервах и ресурсах экономики. Говоришь, ми снижением цен понесём убытки? Тогда что предлагаешь сделать, чтобы этого не случилось?