Римма Ульчина - Мистический роман, или Заложница кармы

Маргаритино сердце, громко ухнув, тревожно забилось. Похоже, что оно попало в капкан ее памяти и, как застигнутая врасплох пичужка, старалось вырваться на свободу и улететь.

«Я не хочу! – кричало оно. – Я не хочу возвращаться в детство! Я не хочу, не могу и просто не выдержу! Пережить и прожить снова то, что давно ушло в прошлое, постепенно присыпав ту боль пеплом прожитых лет?! Это не для меня! Пощади! Умоляю! Пощади!» Но «дно» на то и есть дно – оно неумолимо.

Безобразный скандал постепенно забывался, теряя свою первоначальную остроту, но слово «жидовка», еще не понятое и неосознанное, навсегда засело в детской памяти, поразив своей оскорбительной тяжестью и унизительно-уничижительным презрением, с которым оно было брошено в лицо старым и немощным женщинам. Страшная ненависть, презрение и жестокость этого слова были почти осязаемы, будто злая бабища бросала тяжелые и раскаленные добела камни, способные заклеймить, зашибить, размозжить и убить. Убить словом, убить – наповал! Тогда Маргарита этого еще не понимала. Это пришло намного позже.

Экран Овала продолжал неумолимо отматывать годы и десятилетия назад, возвращая молодую женщину в собственное прошлое…

Война! Война! Это страшное слово эхом отдается во всей Вселенной. Вселенная вздрагивает. Внутри Овала видна полная панорама тех страшных и трагических событий в первые часы войны. Вой несметного количества пикирующих самолетов с черными свастиками на борту, сбрасывающих бомбы на бегущих людей, лязг тяжелых танков, стальной лавиной мчавшихся на полной скорости, сотрясая землю и выплевывая из своих длинных хоботов смертельный огонь, давя своими гусеницами все подряд. Слышны крики и стоны людей.

– Война! Война! Это война! – и Маргарита видит, как Вселенная начинает возмущенно вибрировать, стараясь защитить себя от поднимающихся вверх гари, дыма и запаха льющейся крови. Вселенная становится плотнее. Ее краски сгущаются, приобретая кроваво-красный оттенок, появляются кровавые сгустки, которые материализуются в бесконечный цилиндр, похожий на широчайшую трубу, заполненную тьмой. Эта труба прорезает небо и устремляется вверх, в его бесконечную глубину, в конце которой видно чистое, сияющее божественным светом пространство, к которому устремляются души погибших, расстрелянных, раздавленных и сгоревших заживо людей в сопровождении небесных проводников, препровождающих их в рай. А вокруг этого цилиндра образовался страшный вакуум, который готов вобрать и поглотить все, что попадало в зону его действия. Спина Маргариты покрылась липким потом страха. «Вакуум» готов был поглотить и ее, но невидимая сила удержала женщину на месте. Наверно, это и есть то отхожее место, в котором души убийц, насильников и ублюдков горят, плавятся и превращаются в черную массу Жути, которая называется адом.

«Война! Война! Война! А война – это кровь. Всюду – кровь! Море человеческой крови…, и это только начало, – подумала Маргарита. – А это что за женщина? Да это же мама! Какой у нее огромный живот! А это, наверное, я, мертвой хваткой вцепившаяся в мамину юбку…»

Перед глазами Маргариты простирается огромное заснеженное пространство, по которому еле тащится тяжело нагруженный товарный поезд, к нему подсоединены два пассажирских вагона. Она отчетливо видит, как поблескивает извилистая змейка рельс, покачиваются вагоны и слышен протяжно-жалобный гудок, напоминающий стон до смерти уставшего и давно отжившего свой век паровоза. Показалась железнодорожная станция. Поезд вздрогнул и остановился. Опережая друг друга, люди бросились к водокачке, так как никто не знал, сколько минут или часов придется ждать встречного поезда. Гудок, и литерный состав с ранеными, нагруженный покалеченными танками и военной техникой, промчался, стремясь, как можно скорее доставить и тех и других к месту их назначения. Состав тронулся, а Маргаритина мама бежала к вагонам, держа в руках ржавый, с помятыми боками чайник, наполненный питьевой водой.

«Боже мой! Как же я могла об этом забыть?!» – шепчет молодая женщина побелевшими губами. И видит маленькую девочку, вдавившую свое лицо в замызганно-замерзшее стекло с такой силой, что это лицо кажется расплющенным. Состав набирает скорость, и мама исчезает из ее поля зрения. Ребенок, расталкивая еще не успевших рассесться по своим местам пассажиров, мчится в конец вагона и кричит не своим голосом: «Ма-ма-а-а-а-а!» – и это бесконечно протяжное «а» бежит следом за ней. Стоящий у открытых дверей проводник еле успевает схватить худенькую девочку, проскочившую между его ног. Она отчаянно брыкается, стараясь вырваться из его рук, и бьется в истерике, заклинившись на одном звуке «а!».

– Ты это куда намылилась? Ишь, какая прыткая нашлась! Сама с вершок, а туда же! А ну, перестань орать, – и он треснул Риту по заднице, да так сильно, что она от неожиданности громко икнула и замолкла. Тесный тамбур заполнился сочувствующими пассажирами. Все кричали, требуя остановить состав. Девочка обхватила обеими руками старый, залатанный во многих местах сапог проводника и бубнила одну и ту же фразу: «Дяденька, миленький, останови, пожалуйста, поезд! Останови! Там осталась моя мама!».

Какая-то не в меру сердобольная тетка решила ее успокоить:

– Чаво хнычешь? Вот прибудем на следующую станцию, отведут тебя к коменданту и, глядишь, отправят в детский дом. Не боись! Не пропадешь! А там, гляди, и мамка твоя отыщется… – и вдруг заорала дурным голосом: «А-а-а-о-о-о-й-й-й!» Все опешили. Рита впилась зубами в ее толщенную ручищу, да так, что оторвать ее можно было разве что вместе с рукой этой женщины.

– Рита, доченька! Я здесь, я с тобой! Отпусти ее руку! Иди ко мне!

– Мама! – И девочка бросилась ей на шею, шепча, как заклинание: – Мама, моя мама! Мамочка! Не уходи, не оставляй меня одну. Засыпая, Рита услышала обрывки разговора:

– Как же ты успела, сердешная, а? – спросила одна из пассажирок.

– Чудом, только чудом! Я уже добежала до последнего вагона, а ухватиться не за что… и Овал высветил бегущую за последним вагоном беременную женщину с развевающимися на ветру черными, как смоль, волосами и молодого солдата, который, свесившись вниз, одной рукой ухватился за поручень вагона, а другую протягивает к бегущей за вагоном женщине. Он успевает схватить ее протянутую руку, а его товарищи втаскивают их обоих.

Рита вновь прислушивается к журчанию их неторопливого разговора:

– Ты, дочка, девчонку свою побереги. Уж больно она у тебя пужливая. На нее смотреть-то больно. Кожа да кости. А тут такого страха натерпелась. Так и до беды недалеко.

Овал снова ожил.

Маргарита видит вокзал. Подъехавший к вокзалу газик. Приехавшие на нем люди вбегают в комендатуру и замирают на месте. Но радость сменяется испугом, когда их взгляд останавливается на женщине с ребенком. Они знали и помнили веселую красавицу, плясунью и хохотушку, одно присутствие которой привносило долю праздника в нелегкие будни заставы, затерявшейся в грозных горах Памира.