Сергей Алексеев - Собрание сочинений. Том 3. Упрямая льдина. Сын великана. Двадцать дней. Октябрь шагает по стране. Братишка. Секретная просьба

– Ну, а Первое мая? – напомнил Лёшка.

– Этот мастеровые придумали.

– А чего они празднуют?

Зыков задумался.

– Ну, как чего? Чего люди празднуют? Вот и они празднуют.

И Лёшка решил посмотреть на праздник своими глазами. Поехал на Красную площадь. Прибыл к десяти часам утра, а там пусто. День был холодный. В ночь шла снежная крупа, а сейчас моросил мелкий дождь. У торговых рядов, ёжась, стояло несколько человек. Среди них – маленькая дряхлая старуха с дырявым зонтом. Видимо, тоже пришла посмотреть на рабочий праздник.

Лёшка остановил Буланчика. Вскоре на площади стали собираться люди: по одному, по двое, потом целыми группами.

Мальчик надеялся увидеть рабочих. Однако первыми на площадь вступили юнкера Александровского училища. Они шли стройными рядами с генералами и офицерами впереди, с оркестром и несли знамена, на которых было написано: «Народ и армия едины!» и «Война до победного конца!».

Потом появились торгово-промышленные служащие, потом шли учителя и еще какие-то группы. Лёшка читал лозунги: «Да здравствует Временное правительство!», «Покупайте заём свободы!», «Наша кровь вопиет о победе!».

По площади проходили всё новые и новые люди. Появились красные хоругви с желтыми кистями, новые плакаты, новые лозунги. А рабочих все не было и не было. Лёшка напрасно вытягивал шею.

– А где рабочие? – спросил мальчик у старухи.

– Милай, да где же ты ищешь рабочих, – проговорила старуха. – Ты бы ехал на Таганку или к Андроньеву монастырю. Там, говорят, рабочие.

Лёшка решил поехать.

– И я с тобой, – увязалась старуха.

Рабочих встретили за Солянкой, у моста через реку Яузу. Вперемешку с солдатами они спускались к реке по Таганской улице. А еще больше народу шло со стороны Землянки по Николо-Ямской. На мосту проходил митинг.

– Чего они? – спросил Лёшка у бабки.

– У них здесь в Февральскую революцию мастерового застрелили – Астахова, – ответила старуха. – Жандармы убили.

Все стояли с непокрытыми головами, и Лёшка снял шапку. Как и на Красной площади, здесь было много знамен и разных лозунгов. Только лозунги были другие: «Долой войну!», «За 8-часовой рабочий день!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Наконец митинг окончился. Лёшка спрыгнул на землю и подбежал к какому-то парню:

– А чего вы не на Красной площади?

– Ничего, придет время, будем и на Красной, – ответил рабочий и хитро подмигнул мальчику.

– А чего же вы празднуете?

– Празднуем? – Парень задумался. – Силушку, браток, проверяем, нашу, рабочую, ту, что и царя скинула, и еще кой до кого доберется. Понял?

– Понял, – проговорил Лёшка и помчался назад к пролетке.

Дождь успокоился, перестал моросить. Выглянуло солнце. Вначале робко, крадучись по крышам соседних домов, потом спустилось на улицы. И вдруг жгучими весенними лучами залило все: и Москву-реку, и Яузу, и идущих людей, и пролетку.

Демонстранты запели: «Вставай, подымайся, рабочий народ, иди на борьбу, люд голодный…»

«Выходит, и тут, как в Голодай-селе», – мелькнуло в голове мальчика.

Май не принес москвичам большой радости. С трех до двух фунтов в месяц сократили выдачу сахара, с фунта до трехсот граммов в день – хлеба, в два раза снизили потребление электричества. Снова, как при царе, забастовали заводы. Рабочие требовали повысить заработную плату. Так было на фабрике Ханжонкова, на слесарно-механическом заводе «Д. Людвиг и В. Кушников» и в других местах.

К концу месяца положение и вовсе обострилось. Появились призывы: «Долой министров-капиталистов!», «Никакого доверия Временному правительству!».

Лёшка и в первые дни привозил мало денег. А теперь так и вовсе. Мальчик часто возвращался домой с пустыми карманами.

– Ты что, – обозлился как-то дядя Ипат, – нынче снова ничего не привез?! – Потом посмотрел пристально на Лёшку, притянул к себе: – Крадешь деньги, стервец! Крадешь. Я тебе покраду!

Зыков все чаще и чаще стал напиваться. Бил и Лёшку, и Дуняшу, и тетку Марью. Ругался, что дорог овес, грозился продать Буланчика и выгнать Лёшку.

Единственная радость у мальчика – встречи с Наташей. Уедут они к Тверскому бульвару или к Чистым прудам, переберется девочка на козлы, возьмет в руки вожжи: «Но, пошел!» Смелая Наташа, ловкая. Бежит Буланчик, приседает пролетка от тряски по булыжной мостовой. Хорошо Лёшке!

– Эй, берегись! Эй, сторонись! – кричит прохожим Наташа.

Смеется Лёшка.

Любил Лёшка рассказывать Наташе всяческие истории. Мастак был. Уж такое придумает! Особенно про генерала Зыкова. Получалось из Лёшкиных рассказов, что более храброго генерала, чем Зыков, в русской армии нет. Кто один разбил австро-германскую армию? Зыков. Кто спас русскую армию от окружения в прошлом году? Зыков. С генералом Зыковым даже бывший царь за ручку здоровался!

Затаит Наташа дыхание, слушает.

– Еще, еще, – просит рассказчика.

Как-то в воскресный день Лёшка с Наташей уехали на Воробьевы горы, вылезли из пролетки, помчались к Москве-реке. Вода была холодной, и никто не купался. А вот Лёшка разделся – и бух в воду.

– Не надо! Не надо! – закричала Наташа.

А у Лёшки от этого только задору прибавилось. Отплывает от берега всё дальше и дальше, фыркает, плескается, через голову переворачивается.

– Алеша! Алеша! – кричит Наташа.

Потом, взявшись за руки, они вместе носились по кручам.

Светило солнце. Кричали птицы. Где-то над берегом пела гармоника…

Но вот как-то Лёшка с Наташей ехали по Петровке. Здесь они и столкнулись с дядей Ипатом.

– Лёшка! – закричал Зыков. – Лёшка!

Мальчик поспешно свернул к Неглинной.

– Что с тобой? – удивилась Наташа. – И почему тот, с бородой, кричал?

– Да кто его знает, – ответил Лёшка. – Овса, наверное, хотел спросить. С овсом теперь трудно.

В этот вечер Лёшка допоздна не возвращался домой. Потом, не торопясь, распрягал Буланчика, долго возился в конюшне и, прежде чем переступить через порог, все у дверей топтался.

– Иди-ка сюда, – поманил дядя Ипат. Однако разговор начал спокойно, без крику. – Ты что же, – проговорил, – шуры-муры разводишь? Я-то тебя по-хорошему, по-родственному. А они вон куды, мои денежки, идут.

Несколько раз Зыков порывался встать, но снова садился. Наконец выговорившись, дядя Ипат поднялся, взял Лёшку за грудь и тряхнул, словно куль. И вдруг из Лёшкиных карманов посыпались медяки, те, что он собирал на заём свободы.

– Ах, стервец! – заревел Зыков. Он наотмашь ударил мальчика по лицу.

На крик выбежали тетка Марья и Дуняша.

– Брось, брось, Ипат Игнатич, – стала просить тетка Марья и хватала Зыкова за руки.