Сергей Алексеев - Собрание сочинений. Том 3. Упрямая льдина. Сын великана. Двадцать дней. Октябрь шагает по стране. Братишка. Секретная просьба

– Батя, батя, да за что? – голосила Дуняша.

А дядя Ипат продолжал наступать и выкрикивал:

– Шуры-муры? Ах, стервец! Такова-то твоя благодарность! – И снова всыпал Лёшке: бил с левой, и с правой, и в лицо, и в шею.

На следующий день дядя Ипат неожиданно услал Лёшку и Буланчика с каким-то бородатым мужиком на неделю в город Сергиев Посад. И Лёшка уехал, так и не успев предупредить Наташу.

Три дня прождав Лёшку, Наташа пошла на Тверскую-Ямскую разыскивать дом генерала Зыкова.

Дома на Ямской были маленькие, больше деревянные, и Наташа долго раздумывала, какой же из них может принадлежать генералу. Наконец, выбрав самый большой и красивый, она обратилась к какой-то женщине.

– Зыков? – переспросила та. – Генерал? Может быть, полковник? Полковник Телкин?

– Нет, генерал, – сказала Наташа. – У него сын – Лёшка. У Лёшки своя лошадь – Буланчик.

– Нет, не знаю, – ответила женщина.

Наташа ходила из конца в конец по Третьей Тверской-Ямской. Заглянула на Первую, Вторую и даже Пятую. О генерале Зыкове и мальчике, который имел свою лошадь, никто ничего не знал. Наконец на глаза Наташе попался какой-то дворник.

– Енерал Зыков! – усмехнулся тот. – Есть такой енерал. И Лёшка есть. Вон там. – И дворник показал на одноэтажный деревянный домик.

Дядю Ипата Наташа встретила во дворе, с метлой в руках.

– Здравствуйте, – сказала Наташа. – Здесь живет генерал Зыков?

– Зыков? Ну, я Зыков, – проговорил дядя Ипат.

Он удивленно посмотрел на девочку, силясь понять, не ослышался ли в слове «генерал». И Наташа с удивлением смотрела на дядю Ипата, на метлу, на его кудлатую бороду, на сатиновую одноцветную рубаху, на пыльные, с огромными заплатами сапоги.

– Ну, я Зыков, – повторил дядя Ипат и вдруг признал в Наташе ту самую девочку, которую встретил вместе с Лёшкой тогда на Петровке.

И Наташа тоже узнала дядю Ипата.

– Генерал?! – заревел Зыков. – К Лёшке пришла. К нему, к шаромыжнику. Кататься! – Он замахнулся метлой.

Наташа невольно подалась в сторону.

– Простите. Я думала… Леша мне говорил… – Девочка повернулась, бросилась к выходу.

– Стой! Стой! – закричал дядя Ипат.

Наташа остановилась. Зыков подошел, спросил совсем мягко, почти просительно:

– А твой папаша, случайно, овсом не торгует?

– Нет, – словно извиняясь, проговорила Наташа. – У него чулочная фабрика.

– Жаль, – произнес дядя Ипат.

Наташа ушла.

– Ишь, щенок, напридумал! – усмехался дядя Ипат, входя в комнату. – «Генерал»! – Он подошел к зеркалу, посмотрел. – «Генерал»! Ишь ты, стервец…

А через несколько дней, когда Лёшка вернулся из Сергиева Посада, Зыков напился и снова драл мальчика.

– Щенок! – кричал. – Шуточки шутишь. Над благодетелем насмехаешься! – и ударил с такой силой, словно хотел перерубить Лёшку.

Зазеленела Москва. Забушевала листвой на бульварах и скверах. Заголосила грачами и галками на тополях и развесистых кленах. Оделся город в пестрые платья и цветные рубахи. Заулыбался от тепла и яркого солнца. Только Лёшке вся эта радость не в радость. Помрачнел. Замкнулся. Ушел в себя.

– Да будя, будя, – успокаивает мальчика тетка Марья.

– Лёш, Лё-ош, ну, улыбнись, а Лёш, – тормошит мальчишку Дуняша.

А тот молчит, только больше мрачнеет. Несколько раз Лёшка ездил на Брюсовский. Напрасно. Девочка не выходила.

«Эх, Наташа, Наташа! – вздыхал Лёшка. – Подумаешь, чулочная фабрика. Может быть, когда Лёшка вырастет, у него и не то будет!»

Лёшке и ясно, что дружбе конец, и все же не верится. Вспоминает Москву-реку, Воробьевы горы. Эх, Наташа, Наташа!

Прошло две недели. Как-то Лёшка ехал по Охотному ряду. Буланчик шел шагом, и мальчик размышлял, не заехать ли ему снова на Брюсовский, как вдруг услышал знакомый голос:

– Это рысак?

– А как его звать?

– А где он живет?

Поднял глаза – Наташа! Девочка сидела на козлах рядом с каким-то бородачом в стоящей у тротуара пролетке, держала в руках вожжи и с восторгом смотрела на стройную лошадь. Сзади, на пассажирском сиденье, всё в той же бескозырке с надписью: «Верный» развалился полковничий Вова.

– Наташа! – окликнул Лёшка.

Вова первым повернул голову.

– Ванька! Ванька! – закричал он и стал тыкать в сторону Лёшки пальцем.

Лёшка покраснел, растерялся, как-то съёжился весь и отвел глаза в сторону. Он не видел теперь Наташу. Он услышал лишь ее тихий смешок и снова:

– Ванька! Ванька!

– Но! – закричал Лёшка и с силой ударил Буланчика.

В этот же вечер на Брюсовском Лёшка подкараулил мальчика в бескозырке. Лёшка давно не дрался с таким наслаждением. Он дубасил противного Вовку за все, бил по спине, по лицу и по шее, бил и за «ваньку», и за «рысака», и за бескозырку с надписью: «Верный», и за Наташу, и за папу-полковника.

Потом, когда Вова все же вырвался из Лёшкиных рук и побежал, мальчик сплюнул через плечо и, не поворачивая головы назад, решительно пошел прочь с Брюсовского…

И снова дни пошли своим чередом. Только почему-то совсем невезучие. К Лёшке в пролетку никто не садился, и мальчик опять возвращался с пустыми карманами.

– Ты что же, снова с деньгами шельмуешь?! – кричал дядя Ипат. Он поднимался, большой, угловатый, приносил ременные вожжи.

Лёшка не сопротивлялся. Покорно ложился на лавку.

– Брось, брось! – заступалась тетка Марья.

– Батя, батя! – молила Дуняша.

Но от этого дядя Ипат свирепел еще больше. Бил во всю силу, долго и зло.

В самый разгар лета прибыл в родительский дом Степан Зыков. Вошел, брякнул орденами. Глянул Лёшка: в ряд один к одному четыре Георгиевских креста на груди героя.

– Кавалер, полный Георгиевский кавалер! – закричал дядя Ипат и стал обнимать сына.

– Батюшки! – всплеснула руками тетка Марья и принялась плакать.

А через час вернулась Дуняша, стала в дверях, обомлела. Смотрит и не верит своим глазам, словно и не Степан вернулся.

– Дура! – крикнул дядя Ипат. – Чай, муж прибыл. В ножки ему, в ножки герою!

Дуняша заголосила, бросилась на пол.

Пили и ели в этот день, не жалея брюха. Невесть откуда тетка Марья достала копченого сига, напекла пирогов, а в щи наложила целую гору мяса. Смотрел Лёшка на стол – дух перехватывало.

– За героя! – кричал дядя Ипат. – За полного георгиевского кавалера! – и пил вино полными стаканами, как воду.

Поинтересовавшись, как сын доехал, дядя Ипат стал допытываться, за что кресты.

– Первый, он еще с 1914 года, – объяснял Степан, – за штыковую атаку под городом Перемышлем. А этот, – Степан показал пальцем на второй крест, – за спасение знамени полка. Третий крест был за прорыв австро-венгерского фронта и пленение германского генерала. Четвертый – за сбитый аэроплан.