Сергей Алексеев - Собрание сочинений. Том 3. Упрямая льдина. Сын великана. Двадцать дней. Октябрь шагает по стране. Братишка. Секретная просьба

Большевики призывали рабочих, крестьян и солдат продолжать борьбу.

О событиях, которые происходили в нашей стране весной, летом и осенью 1917 года, о необычной судьбе петроградского мальчика Лёши Митина – одного из маленьких свидетелей и участников Великой Октябрьской социалистической революции, вы и узнаете из повести «Сын великана».

«Смит и Вессон» – это пистолет. Достался он Лёшке случайно. Работал в то время мальчик у аптекаря Золотушкина – разносил порошки и лекарства.

Февраль 1917 года вообще был месяц тревожный.

То бастовал Путиловский завод, то сразу и «Динамо», и завод Михельсона, и Бари. По городу разъезжали конные жандармы, появились казаки. Особенно неспокойно было на рабочих окраинах. Здесь люди собирались большими группами. Они прорывались в центр города, запружали Невский, Литейный, Садовую. Раздавались призывы:

– Долой войну!

– Мира!

– Хлеба!

Потом к ним прибавился еще один:

– Долой царя!

Дело становилось серьезным. 23 февраля Лёшка видел, как жандармы разогнали демонстрацию женщин-работниц. А через день рабочие сами перешли в наступление, и на глазах у Лёшки несколько молодых парней стащили с коня жандармского пристава и сбросили его в Фонтанку.

26 февраля в Петрограде появилось много солдат. Лёшка встречал их и у Летнего сада, и у Казанского собора, и в других местах. А когда попал на Знаменскую площадь, там шла настоящая пальба, и мальчик впервые увидел убитых.

Молодой парень в рабочей поддевке, без шапки, с пистолетом в руке, заметив Лёшку, крикнул:

– Марш домой! К мамке! – и двинул торцом ладони по Лёшкиной шее с такой силой, словно собирался перерубить ее.

Мальчик отбежал к подворотне какого-то дома, вскарабкался на полураскрытую створку ворот и стал оттуда смотреть. Лёшка видел, как со стороны Невского на толпу наседали казаки и конные жандармы. Они взмахивали оголенными шашками и стреляли в воздух.

– Разойдись! – вопил жандармский офицер.

Люди отступали, но неохотно. По чьей-то команде из толпы полетели камни.

– Разойдись! – снова закричал офицер и дважды выстрелил в небо.

Толпа загудела:

– Ироды! Душегубцы!

– Сыночки! Да в кого вы? – кричала какая-то женщина.

– Пли! – прохрипел офицер.

Грянули выстрелы. Люди шарахнулись. Заметались. Бросились в разные стороны. Человек двадцать устремилось к Лёшкиной подворотне. Снова ударил залп и плачущим эхом отозвался на Невском.

Лёшка хотел бежать вместе со всеми, но вдруг увидел прогонявшего его парня – в рабочей поддевке, худощавое лицо, заостренный нос, большие глаза, широкая дуга черных, сросшихся у переносицы бровей, короткие, непокорно торчащие во все стороны волосы. Зайдя за фонарный столб, парень целился из пистолета. Вот он нажал спусковой крючок, и в ту же секунду жандармский офицер взмахнул руками, наклонился, уронил голову на грудь и стал медленно сползать с лошади.

Бах-вьить, бах-вьить! – снова всхлипнули казачьи выстрелы.

Лёшка метнулся во двор. Двор оказался маленьким, с высокой каменной стеной в глубине. Мальчик был уже у самой стены, как вдруг услышал чьи-то шаги за спиной. Шмыгнув за уступ дома, Лёшка остановился. Перед глазами его мелькнула фигура знакомого парня. Ловко подпрыгнув, парень повис на каменной кладке забора. Когда он подтянулся и стал заносить ногу, из кармана его брюк что-то выпало. Лёшка бросился к стене.

Под ногами лежал новенький, отливающий вороненой сталью пистолет «Смит и Вессон».

Ни отца, ни матери Лёшка не помнил. Солдат Герасим Митин погиб на Японской войне еще до рождения сына. Ткачиха Варвара Голикова померла от чахотки, едва Лёшке исполнился год.

Вырос мальчик в Петрограде, на Охте, у бабки Родионовны. Старуха была въедливой и на редкость сварливой.

– У других дети как дети, а наш непутевый, – чуть что заводила Родионовна и все причитала: – О Господи, и за какие грехи выпало мне наказание!

А какие у Лёшки провинности? С мальчишками бегает, в кости играет. Так кто же не бегает, кто не играет? Только у Лёшки лучше, чем у других, получалось. И бегал быстрее, и целый мешок выигранных костей лежит под Лёшкиной койкой.

А то, что он по весне, в ледоход, любил кататься на льдинах, так и другие катались. Только Лёшка и здесь в первых. Был смел. Не трусил. До середины Невы добегал по льдинам.

А то, что как-то побил конопатого Филимона, сына владельца керосиновой лавки Горелкина, так ведь и другие тоже лупили. Жадный был – вот и лупили. Правда, Лёшка избил сильнее, так ведь на то и кулак у него был увесистей, и удар метче. Да что Филимона Горелкина – Лёшка как-то извозил гимназиста Перчаткина! И тоже за дело. Нечего было гимназисту заглядываться на соседскую девчонку Катьку Ручкину. Лёшка и Катьку избил. Только не так сильно: пожалел.

Ну кто скажет, что Лёшка не прав? А вот бабка сказала! Да хорошо, если бы только сказала. А то сразу за скалку.

Или вот еще такой случай. Выменял как-то Лёшка бабкину пуховую шаль на голубя. Голубь был не простой – породистый турман. Летает, а сам, словно циркач, переворачивается через голову. Вся улица сбегалась смотреть на забавную птицу. Нет бы бабке тоже взглянуть. А она, не разобравшись, снова за скалку.

В общем, Лёшка твердо считал, что не жил он у бабки, а мучился. «Промучился» до самого 1916 года. А с весны ушел и больше не возвращался. Устроился мальчиком у аптекаря Золотушкина, там и прижился.

Приходила бабка, плакала.

– Хороший, ненаглядный, единственный! – выводила старуха и звала Лёшку домой.

Только Лёшка оказался упрям – ни в какую.

А к осени бабка скончалась. Отпели Родионовну. Похоронили. И Лёшка остался совсем один, как неокрепший дубок на нескончаемом поле.

За пистолетом парень не вернулся. Зря Лёшка топтался в чужой подворотне. Зря перелезал через стену и бродил по соседней улице. Наконец, сунув пистолет за пазуху, мальчик помчался домой.

Бежит Лёшка, приятно холодит железная тяжесть «Смит и Бессона» Лёшкин живот, и думает Лёшка: «Прибегу, забьюсь в чуланчик, рассмотрю находку». Не тут-то было.

– Алексей, живо к генералу Зубову! – приказал Золотушкин и передал мальчику сверток с лекарствами.

Дарья, генеральская прислуга, открыв дверь мальчику, пристально посмотрела на отвислую Лёшкину пазуху.

– Что это у тебя?

– Капли для графини Потоцкой, – соврал, не моргнув глазом, Лёшка.

– Капли? – подивилась прислуга.

Ух, уж эта Дарья! До всего-то ей дело. Как придет Лёшка, она его уж и о том и об этом расспросит и непременно накормит. Добрая Дарья. Вот и сегодня.