Елизавета Дворецкая - Наследница Вещего Олега

– Княже, давай лодьи снаряжать! – то и дело кричали отроки на пирах в честь вокняжения Ингвара. Ради этой надежды они и поддержали его. – Чтобы с мечом пойти и добычу взять, договора не нужно!

– Успеем, братья! – отвечал Ингвар. Молодой, не слишком крупного сложения, с простым лицом, он ничем не выделялся в рядах дружины, но сейчас, когда он сидел на резном Олеговом престоле, его юное лицо выражало суровую решимость не отступить с избранного пути. – Но я не для того за этот престол бился, чтобы посидеть да соскочить! Я хочу мой род утвердить в Киеве, хочу державу еще больше той, что Олег Вещий нам оставил. А для того укрепиться надо. Вы бы, упыри, хотели по греческому берегу пробежаться, серебра, портов цветных да девок похватать, на лодьи и домой! Да, Сигге? А кого убьют – тому судьба в Валгаллу. И горя вам нет! Да я – другое дело! Князь я! Пойду сейчас в поход, убьют меня – и что? Олежка с Моравы воротится? Нет, шалишь! Мы сперва прочно сядем, власть свою во всех землях утвердим, серебра, оружия накопим, дружину большую наберем и снарядим. Вот тогда пойдем – не за портами ношенными, а за победой и славой истинной, неотделимой. Будем не грабить греков, а дань брать, как с северян, древлян и прочих. Это иное дело. Дань дают тому, за кем сила и почет. Того мне и надо.

– То есть портов побольше возьмем? – смеялись гриди. – Поновее!

– Ты, сдается мне, возмечтал о мирной жизни! – прищурившись, смотрел на князя Сигге Сакс. – Хочешь, чтобы все твои люди засели дома с бабами – потому и раздал им своих, которые лишние? Может, еще предложишь нам убрать мечи подальше и плести горшки? Я тебе не горшкоплет! Я викинг. Я могу взять дружину и пойти ограбить кого-нибудь. Или прикрыть, чтобы кто другой не ограбил. Это я могу. А плести горшки, месить тесто, красить тряпки, резать кости, выпаривать мочу – это пусть смерды делают.

Многие в гриднице встречали такие речи дружным ревом в знак поддержки. Для русов все было просто: им нужна слава и добыча, прежний князь был слишком робок для войны, и они нашли себе нового. Сам Ингвар не слишком давно думал так же, как Сигге. Но, став князем, довольно быстро кое-что понял.

– Осядь, Сакс! – крикнул Свенельд. – И ты закрой рот, Балли. Твоим лбом можно проломить ворота, но для думанья нужен кто-то поумнее. Олег Вещий был умнее десятерых таких, как ты, поэтому выбрал Киев и прочно засел здесь. Отсюда открыты пути во все стороны света, можно торговать или воевать по своему желанию, а не по повелению кого-то другого. Сначала мы укрепимся здесь как следует, а потом будем выбирать себе любую добычу, какую захотим. Чем больше мы соберем дани со славян, тем больше серебра выручим; чем больше хороших мечей, кольчуг и шлемов сможем купить, и тем сильнее будет наше войско. Это ясно, орлы?

Орлы кричали, что им все ясно. Свенельд умел растолковать нужное на понятном гридьбе языке. То, что Ингвар говорил об утверждении державы, понимали далеко не все, да и сам он представлял это довольно смутно. Ему Киев виделся крепостью на горах, чем-то вроде земного Асгарда, где можно засесть с большой, хорошо вооруженной дружиной и повелевать окрестными землями, то есть брать с них разнообразную дань. Зерно, мед, съестные припасы, льняное и шерстяное полотно на одежду и паруса. Рабы и рабыни, скот, кони. Меха, тот же мед, воск, чтобы продавать за серебро грекам, сарацинам и прочим. Ходить в походы на еще не покоренные земли, захватывать полон, продавать и снова брать дань. Так он понимал власть, и в мечтах ее расширение виделось ему бесконечным. Его северные предки – Харальд Боезуб, Ивар Широкие Объятия – владели всеми землями, названия которых были ему известны. К тому же стремились иные из тех, кто топтал землю ныне. Хальвдан Черный подчинял себе один фюльк Северного Пути за другим, и поговаривали, будто он хочет владеть всем им один. В Ютландии Кнютлинги истребили и вытеснили уже несколько королевских родов – в том числе ту ветвь Скъельдунгов, к которой принадлежал Олег Вещий и его братья. Здесь, на берегах славянских рек, сам Вещий оказался сильнее других вождей. Теперь его достояние перешло в руки Ингвара, и он был полон решимости доказать, что тоже не даром ведет свой род от Одина.

У Стемида хранился старый Олегов договор с греками: два пергаментных листа, свернутые в трубку, помятые и потрепанные, через несколько рук перешли к нему после смерти старого князя Предслава. Отец Олега-младшего хранил договор у себя, поскольку был одним из немногих, способных его прочитать: и моравские письмена, коими записывалась речь на славянском языке, и греческие. В юности Стемид научился тому и другому за то немалое время, что Олегово посольство прожило в Царьграде. Но с тех пор ему почти не случалось ничего читать, и теперь понадобилась помощь всех старых гридей и Олеговых бояр, чтобы восстановить содержание и вспомнить буквы. Купцы, которым постоянно приходилось иметь дело с греками и разрешать всяческие нелады, помнили статьи договора на память, но никто, кроме Стемида, не мог указать, где на листе записано насчет убийств или наследства умерших. Греки ведь лукавы: скажут, что не было такого, и придется доказывать!

Обучаться чтению у Асмунда не было времени. Он просто запомнил, по указке Стемида, в какой статье о чем говорится. Обсуждать это с греками ему, скорее всего, не придется, но так он себя чувствовал хоть сколько-то послом, а не просто раззявой с выселок.

Киев они покинули вместе с Ранди Вороном и его людьми, ехавшими в хазарский Самкрай – торговые ворота каганата. Ингвар с большой дружиной проводил их до порогов. Опасность столкнуться с печенегами сохранялась и дальше – до границ Болгарского царства на западном берегу Греческого моря, – но на более долгий срок Ингвар не мог оставить едва успокоившийся после переворота Киев.

В устье Днепра дороги разошлись: Ранди ушел на юго-восток вдоль побережья Таврии, Асмунд – на запад. Три лодьи, по двадцать гребцов на каждой, благополучно преодолели путь: в летнюю пору Греческое море было спокойным, и течение вдоль берега несло их в нужном направлении. Купцы говорили, что на обратном пути все будет наоборот, но так далеко в будущее Асмунд сейчас не заглядывал. Он чувствовал себя тем молодцем из сказания, что лезет по бобовому стеблю на небеса: сперва до одного, потом еще выше, и еще…

И само царство Болгарское – шелковисто-синее море, беловато-серые скалы, пологие горы, тоже синие чуть в прозелень – было так непохоже на его родной край и даже на землю Полянскую, что он не стал бы ручаться, что все еще на привычном свете. По склонам гор желтели соломенные кровли, а потом берег резко обрывался в море. Особенно сбивало с толку само море: оно расстилалось за левым бортом скутара и уходило в бесконечность. Со стороны отца потомок викингов, Асмунд по рождению был лесным человеком и северного моря своих предков никогда не видел. Греческое море – то синее, то голубое, то смарагдовое, как глаза сестры Эльги, – в своей беспредельности казалось ему гранью того света.