Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга и дары Золотого царства

Мистина захохотал, мотая головой: не всякий день увидишь, как княгиня русская изображает влюбленную лягушку. Эльга закрыла лицо руками и замерла. Ее мучила отчаянная тревога, будто предстояло идти по тонкому льду к невесть какому берегу. Но другого пути не просматривалось.

– Тебе страшно? – с пониманием спросил Мистина.

Он-то знал, что в этом своем решении Эльга колебалась до самого последнего мгновения.

– Мне страшно! – не отрывая рук от лица, она кивнула. Свояк был одним из двух-трех человек, кому она могла признаться в чем-то подобном. – Я не знаю, что со мной будет, когда я… окажусь во власти Христа. Сама отдам себя на милость… Бога, которого не знали мои деды.

– Спроси у Ригора, – насмешливо посоветовал он.

Эльга опустила руки.

– А ты не хочешь идти со мной! – как обвиняя, выкрикнула она.

Мистина молча помотал головой. Взгляд его отвердел, будто закрылись заслонки на окнах души: он видел ее, но не давал заглянуть в себя.

Эльга не могла сказать ему «ты боишься» – в его храбрости она не сомневалась. И не могла признаться, чего сама боится сильнее всего. Даже не того, что после крещения ее жизнью начнут править иные законы, и за каждый свой шаг, даже за каждый помысел придется отвечать перед суровым и всеведающим Богом греков. Не угадаешь, где согрешишь. И когда тебя постигнет наказание: при жизни, после смерти? Во всем себе отказывать, радоваться земным бедам, ибо они искупают грехи и облегчают посмертную участь. Сидя над пожарищем, приговаривать радостно: Господь посетил! Вот потому Святослав и говорит, что Христова вера – «уродство одно».

Хуже было другое. Эльга отчаянно боялась, что вода крестильной купели и впрямь смоет с нее все прежние привязанности и устремления. Что все ее близкие, не прошедшие через купель, станут ей чужими. А это – почти все ее окружение: Святослав, Мистина, Асмунд, Улеб. Бояре в Киеве. Другие русские князья. Ей станет так же трудно понять их, как еще год назад они не понимали друг друга с Олегом Предславичем. Но с ним они говорили всего лишь о семейных делах. А со всеми этими людьми ей вместе править русью и Русской землей! Как они будут это делать без понимания? И не погубит ли этот ее шаг державу, которую она хочет возвысить? Риск был слишком велик, чтобы кидаться вперед очертя голову. И ладно бы, если для нее одной…

Ригор обещал, что взамен она получит неописуемое блаженство Божьей любви. Но трудно решиться променять знакомое и привычное на неведомое.

Раньше ей даже не приходил в голову вопрос, любит ли она Мистину. Он просто был рядом – все двадцать лет ее существования как княгини киевской. А теперь у Эльги появилось чувство, будто она уезжает навсегда, а он остается. И страх от мысли его потерять был таким, что никакая любовь не принесла бы большего. Он охотно согласился ехать с ней за Греческое море, как ездил с Ингваром, но путь в Царствие Небесное его не прельшал.

– Ты не веришь ему? – спросила она у Мистины. – Ригору?

Он снова покачал головой:

– Если ему верить, то все наши боги – не боги, а бесы, так? Но ведь мы все – ты, я, мои отец и мать, Ингвар, ваш сын – ведем свой род от этих якобы бесов. Если их нет – то кто мы такие и откуда взялись? Или, может, все наши родовые предания, все наши родословия, где перечислены двадцать пять поколений между нами и Одином, – ложь?

Эльга неуверенным движением наклонила голову вбок.

– Ну… Крещеные короли говорят, что Один был не богом, а прославленным вождем, который завоевал…

– Вся наша удача основана на том, что мы – потомки богов, что наша кровь течет из Асгарда. А наши права на власть над людьми основаны на нашей божественной удаче. Если мы сами же объявим ложной святость нашей крови, мы тем самым откажемся от своих прав. И кем мы станем?

– Но Христос дает королям власть! Он сам прислал святому Константину – не этому, а тому, который основал Город, – царские венцы и мантии, и теперь каждый новый август надевает их и тем самым получает, вместе с помазанием святым миром, право на власть прямо от Бога.

– И тебе нравится, – Мистина недоверчиво поднял брови, – право, которое может захватить всякий оборванец, если успеет всунуть голову в царский венец? Я тут уже наслушался: у греков любой род правит поколения три, а то и меньше. А потом Бог вручает власть кому-нибудь другому. Ты желаешь такого для руси? Ты – наследница Вещего, нашей священной удачи?

Эльга молчала, не в силах найти ответ.

– Ну, а вдруг… – она подняла взгляд, – вдруг таинство крещения дает благодать, которая еще сильнее той, старой удачи?

Ее голубовато-зеленые, смарагдовые глаза искрились надеждой, но, встретившись с серыми, как холодный стальной клинок, глазами старшего посла, погасли.

– Там все крещены, – Мистина указал на окно, имея в виду Греческое царство. – Даже эта мужежаба Артемий. Даже Мардоня и его последний раб, таскающий дрова на поварню. Все они хоть раз приобщались к благодати. И теперь любой из них может стать здешним царем. Не хотел бы я, чтобы у нас в Киеве началось такое же!

Помолчал и добавил:

– Но разве у тебя есть другой путь?

Он знал, что нет. Ведь это он метнул ту сулицу, которая навек разорвала связи Эльги с родом и предками.

– Ты поможешь себе, – продолжал Мистина. – И может, поможешь Святше воевать каганат, а всей руси – создать державу не слабее здешней. Сквозь века тебя будут прославлять как самую мудрую и отважную женщину.

– Я сейчас в тебя чем-нибудь брошу, – устало пригрозила Эльга. – Ты обещаешь мне славу и все-таки не хочешь идти за мной.

– Нет.

Она встала с сундука и подошла к нему вплотную. Не понимая, чего она хочет, Мистина тоже встал. Эльга подняла руку, коснулась его груди, где сердце, и провела кончиками пальцев по коже в продольном разрезе сорочки под воротом. Сначала Мистина застыл, а потом выдохнул: сообразил, что она ищет.

– Шрама не осталось, – сказал он ей в затылок под убрусом. – Без следа зажило.

– А там, внутри? – Эльга подняла глаза и легонько потыкала пальцем ему в грудь, будто хотела коснуться сердца.

– Там внутри… ты же не потеряла мой скрам?

…Прошло семь лет, но оба они крепко помнили тот день и тот час – перед пиром над могилой Ингвара, что для древлянских старейшин стал последним. Приехав на поминки по мужу, Эльга не сразу решилась доверить Мистине свой истинный замысел. Сидя в темной избушке близ Малин-городка, пока отроки готовили угощение для живых и мертвых, она расспрашивала о его путях за эти месяцы, пытаясь понять, на чьей он стороне и что намерен делать. Она не видела его все лето и осень, и в Киеве многие считали, что он приложил руку к убийству Ингвара, надеясь завладеть Деревлянью.

И он, пятнадцать лет ее знавший, понял это. За все те годы не случалось, чтобы за столь долгий разговор она ни разу не взглянула ему в глаза. Она могла сердиться на него, кричать. Обещать чем-нибудь бросить, хотя на деле бросила в него ложкой или ковшом не более двух раз. С годами Эльга научилась держать себя в руках, но когда она встречала взгляд Мистины, в котором светилась знакомая снисходительная насмешка, в ней пробуждалась все та же юная ярость. Ее гнев ему было легче перенести, чем эту отстраненную скованность.