Александр Бабчинецкий - Предтеча. Роман

– Здесь переночуем, Пешок, добывай полымя! Я с братьями хвороста натаскаю да сварю уху для вечери.

Весело трещит на сухих полешках огонь, разбрасывая щедрым всплеском звёздные сполохья искр, от которых порой вспыхивает близлежащая трава. Мальчики отчаянно тушат огненные игрища, рискуя обжечься. Звонким бульканьем в горшке возвестила скоро закипевшая вода. Брошены полба и соль, а спустя некое время – рыба с луком да укропом. Ароматное варево щекочет нюх, пленяет желудок. Есть хочется, страсть!

Три странные фигуры разорвали звёздный круг, лица людей осветились светом пламени.

– Рыба, чаю, переварилась. Проснитесь, отроци! – громко поведал один из пришельцев, самый молодой монах, на ременах (плечах), которого висела подпоясанная узким ремешком почти новая рака 35 35 Рака – монашеская одежда с коротким рукавом. . Такими же были и блестевшие от пламени костра поршени 36 36 Поршени – кожаная обувь в виде сапог. , в которые обулись и остальные монахи. Однако порты их разнились. Второй, постарше, облачился в фелоньх 37 37 Фелонь – монашеская ряса с длинным рукавом. из тёмной шерсти и стоял, опершись на дубовый посох. В чугу 38 38 Чуга – монашеская ряса с капюшоном. оделся третий, он выглядел старше всех, возможно, таковым и являлся.

Пешок живо сунул очищенную ветку в горшок.

– Благословен Господь! – поднял глаза на монахов. – Куда направляете стопы, святые отцы? Подсаживайтесь!

Младший снял с головы чёрную скуфейку и первым подсел к огню, его примеру последовали и другие.

– Идём на полночь, поначалу в Киев, а после – на Еленскую гору, поклониться гробу Господню.

– Это что ж, в самый Иерусалим направляетесь? – зацокал языком подросток, выказывая тем своё восхищение.

– Не можно, чтобы каждый христианин не зрил Голгофы 39 39 Голгофа – от арамейского Golgolta – дословно «шар, округлое возвышение», древнееврейское Hag-Gulgolet – дословно «череп, голова». , не ведал страданий Божьего Сына и Его сподвижников, – пояснил старший монах.

– Просим отведать ушицы вкупе с нами, – пригласил Вокша, подавая каждому ломоть хлеба.

– Хороша уха, навариста! – нахваливал младший, уписывая за обе щеки ароматное варево.

Монашеская братия, поддерживая приятеля и отдавая должную благодарность гостеприимству, молча уничтожала содержимое горшка. После ужина придвинулись ближе к свету, и монашек достал из сумы книжицу в коричневом кожаном переплёте. На верхней обложке тиснёный золотом сверкал восьмиконечный крест. Пешок воззрился на страницы.

– Помолимся, братие, Господу нашему, Иисусу Христу!

Монахи дружно осенили себя крестным знамением, губы шептали молитву. Раскрытая книга лежала на коленях. Пешок не сводил с неё восторженных глаз, рука непроизвольно потянулась к манящему сокровищу. Монашек позволительно упустил из вниманья это движение. А подросток уже раскрыл обложку, губы зашевелились, лицо выражало истинное удовольствие.

– Ведаешь ли грамоту, отроче?

Пешок, увлечённый чтением, не слышал вопроса.

– Читает он, – кивнул головой Вокша. – Ещё в Ратице, что ни попадись ему в руки, прочитывал и также глох, когда чтение нравилось. Говорили, будто даже ромейский немного ведает

– В таком возрасте, а уж столь учён есть. От Бога сие.

– А есть ли Он, Бог? И какой Он? – осторожно осведомился Вокша, но не верил, что услышит что-либо ответное.

– Бог есть, – ответствовал старый монах, – но Его никто никогда не видел.

– Верно, и не увидит?

– Возможно, зане Бог у каждого в душе.

– Господь хранит ходящих в незлобии. Пусть же не будет оскудения в сумах ваших и в доброхотстве. Слава Господу, Иисусу Христу, пресущественной Троице и всем святым угодникам.

Наконец все насытились, и Пешок аккуратно убрал всё на место. Вокша уложил братьев спать и сам прилёг рядом. Монахи сразу устроились на отдых, и скоро дружный храп раздавался с противоположной стороны костра. Пешок осторожно пробрался к уже начавшему гаснуть огню и заботливо укрыл мальцов, а сам некоторое время лежал, вперив взгляд в небо. Что он там видел? И видел ли что, а, может, просто мечтал о чём?

– Либо зрак не зрит, либо очи ангелов чаще мигают, – прошептали губы.

А веки постепенно слиплись, покорённые усталостью и сном.

Взошедшее солнце разлило по округе жаркий цвет, коснулось кончиком луча носа спящего мальца. Он сонно перевернулся на левый бок. Яркое пятно тут же перескочило на другое лицо, оно растянулось в довольной улыбке и открыло глаза. То, что скрывала темнота ночи, утром оказалось более юным. Монашек сел, лукаво озираясь. В его небесного цвета глазах блестели озорные искорки. Поочерёдно тормоша своих собратьев, он наконец разбудил всех.

В это время проснулись и Вокша с Пешком, которые живо вздули пламя, сунув туда горшок с остатками ухи. Вскорости и завтрак приспел. Когда были разбужены братья, Вокша пригласил всех к еде. Мальцы спросонья таращили глаза, монашек весело хохотал, глядя на ребят. Наконец все уселись. Старший монах вытащил из сумы блины с ягодой, раздал каждому по паре и по варёному яйцу.

– А куда же вы идёте? Какое дело пытаете?

– В Киев надо нам, – быстро пояснил Пешок, опередив друга. – А что там? Будем дядьёв евойных искать, а с их помощью и сестрицу. Печенеги её увели вкупе с полоном, а родителей порешили.

Пешок кивнул на вконец поникшего Вокшу.

– Мы тоже из селенья ушли, – откровенно начал монашек. – Не смог наш воевода отвратить печенежский набег. В раздоре он с тиуном. Казна его от воровства богатеет, а ум от жадности скудеет. Недоумком был, ему по-насердке облыгать кого, али опалиться, что скрозь зубы плюнуть. На той седмице шед мимо его хоромин блаженный слепец. Встал у окна и всю правду высказал воеводе: почему досель не помогает бедным, опричь худого никто не видел от него. А воевода как раз сел сорочинское пшено с пресным мёдом обедать 40 40 Сорочинское пшено с пресным мёдом – отварной рис с сахаром. . Громкие словеса слепца вынудили приклонять слух 41 41 Приклонять слух – вслушиваться; прислушиваться к словам. . Воевода выглянул в окно и узрел тщедушного старика. А когда услышал речи его охальные, повелел отрокам своим убрать блаженного с глаз долой. Тащат его слуги, а слепец вопиет на всю улицу, дескать, прежде бывало господа заботились о селянах, хлебосольствовали, яко добрые пастыри, боронящие овцы их. А ныне крест на криве целовали 42 42 Крест на кривее целовали – лжесвидетельствовали, обманывали, лживо обвиняли кого и тд. , не убоятся ни языческих истуканов, ни Вечного Судьи. Покричал эдак старик, да и сгинул, досель про него не ведаем. А вскорости ночью поганые напали, да всех и порешили, токмо полон вживе оставили, а нас, грешных, Господь от гибели и пленения оборонил.