Карел Коваль - Моцарт в Праге. Том 1. Перевод Лидии Гончаровой

«Так и быть, Пункититити, я жду только до тех пор, пока досчитаю до ста».

Моцарт лишь моргнул, и бритва вновь полетела по щеке, порозовевшей, однако, от неожиданного удовольствия. Вот Мартин принёс тёплую воду, помогает весёлому господину в завершении туалета, надевает новый зелёный бархатный сюртук с золотыми пуговицами, прежде аккуратно запудрив его густые каштановые волосы, заплёл их в крепкую косу, завязал бордовой лентой.

Моцарт с театральной важностью предстал перед зеркалом, несколько раз повернулся боками и объявил:

«Имею честь сообщить, мы можем отправляться. Пожалуйста, Мартин, будьте так любезны, зайдите к нашему другу господину Хоферу, скажите, что мы готовы».

Мартин вышел, и Моцарт бросился в комнаты Констанции, перелетел через порог и торжественным менуэтовым шагом приблизился к Шабле Пумфе, предлагая её руку, чтобы проводить в столовую. При этом, бросив на неё нарочито важный взгляд, пропел:

«Что я вижу, моё личико, на нём какая-то пушинка…»

Констанция испугалась:

«Где?»

«Вот тут, и хотя я умираю от голода, я всё-таки эту пушинку с щёчки сдую…»

Сделал вид, что хочет сдуть, а сам, плутишка, чмокнул её прямо в милые губки.

Тут раздался звон колокола, и двери растворились. Вошёл слуга Мартин:

«Смею пригласить маэстро и милостивую пани!»

Амадей с шутливым поклоном предложил Констанции руку, и они отправились вслед за Мартином, у лестницы их ожидал скрипач Хофер, а навстречу летела великолепная каденция кларнета.

– 1 —

Моцарт пребывал в своей стихии. Те несколько звуков развеселили его, предупредив, что будет концерт. Он перепрыгивал через ступеньки, как мальчишка, так что Констанции пришлось напомнить ему, кто он есть – придворный капельмейстер, чтобы не забывал. На что Моцарт весело отвечал:

«Разумеется, не спорю, только через минутку, а пока меня из-за угла не видно, могу и поскакать ad libitum, однако, я знаю, когда ту каденцию допрыгаю – ещё три ступеньки, и я предложу Вам руку, о королева моего сердца, и приготовьтесь – будет Вам maestoso andante прямо к столу, где усядемся перед оркестром tutti frutti и будем делать вид, будто совсем не голодны, хотя в эту минуту могли бы с радостью вгрызться в какой-нибудь апельсин …pardon…»

Оказавшись уже вплотную перед углом лестницы, Моцарт сделал кавалерский поклон и плавным движением предложил Констанции руку. Та, величественно кивнув головой, приняла её, но тихонько укоризненно прошептала:

«Амадей!»

Видно он слишком крепко прижал её локоть, сам же при этом сразу превратился в чопорного маркиза с окаменелым лицом, выводящим свою даму к столу с надлежащей церемонностью.

Им навстречу спешили ловкие слуги, они раскланивались с любезными улыбками, как и положено по долгу службы. Моцарты уже подступали к главным дверям, тут возник церемониймейстер, массивный, как гора, и с глубоким поклоном провозгласил:

«Пан придворный капельмейстер и мадам Констанция подходят!»

И снова Констанция почувствовала нетерпеливое пожатие локтя от своего кавалера, Амадей не отпускал его во время всего этого торжественного вступления в салон, сверкающий венецианскими зеркалами, и люстрами, и фарфором.

Вот навстречу им идут старый граф Ян Йозеф Тун и пани графиня Альжбета. Тут Моцарт забыл о своей достойной роли, радостно хлопнул в ладоши, ведь перед ним были его венские друзья: старший сын графа Франтишек Йозеф со своей женой Марией Вильеминой из Угленфельда и её три весёлые грациозные дочки с красивыми именами Альжбета, Кристл-Вильма и Каролина. За ними второй сын Тунов Вацлав Йозеф с женой Марианной, воспитанницей Ностицовых, – но тут граф Ян Йозеф Тун подвёл повеселевшего маэстро к старому господину и произнёс:

«Имею честь представить вам пана Вольфганга Амадея Моцарта и его супругу Констанцию». Затем обратился к Моцарту и представил:

«Это граф Ностиц, старший бургграф королевства Чешского, ваш большой поклонник и держатель театра, в нём как раз ваш „Фигаро“ свёл с ума всю Прагу». Моцарт с графом Ностицом пожимают друг другу руки, как старые знакомые, к ним подходят граф Канал, графы Пахта, Штернберк, Клам-Галлас, их дамы, много поклонов, целований ручек, имена, в конце концов, уже не имели значения, все улыбались, представлялись, знакомились.

Наконец, сели за стол. Моцарт рядом с графиней Вильеминой, пани Констанция около графа Яна Йозефа, «чешского Туна», как его называли при венском дворе. Забегали лакеи с дымящимися блюдами, и обед, который Моцарт с лёгкой руки прозвал tutti frutti, начался.

Моцарт лукаво подмигнул Констанции, пошевелил бровями, быстро разобрался с салфеткой, пристроив её, куда следует, при этом покраснел, как роза, хотя раньше был довольно бледным.

Его руки слегка подрагивали, он проглотил несколько ложек и снова схватился за салфетку, в его глазах опять запрыгали весёлые огоньки, вспомнил пекарского подмастерья с корзиной булочек на голове, свистящего «Non piu andrai». Он и не предполагал, что звучание собственной мелодии может так обрадовать его сердце. Моцарт посмотрел на сверкающую люстру над головой. В мыслях он был где-то не здесь.

– 2 —

Старая дама, сидящая напротив, обратилась к нему:

«Я бы никогда не сказала, что вы после утомительной зимней дороги, Моцарт, когда я смотрю на вас, вы просто сияете, как…", она замешкалась, подбирая подходящее выражение. Моцарт с плутовским поклоном за неё докончил: «Как пекарский подмастерье».

Все уплетающие головы оторвались от еды и повернулись к Моцарту, что за «пекарский подмастерье»? Моцарт продолжал, как ни в чём ни бывало:

«Вас удивляет, какое может быть сходство между мной и пекарским подмастерьем? Очень большое. Я убедился в этом не далее как сегодня, когда стоял перед воротами Праги».

Старая дама недоверчиво покачала головой и поднесла к прищуренным глазам лорнет:

«Вы говорите загадками, маэстро, Не были бы вы так любезны, объяснить поточнее, какая связь между вами и…pardon, если я хорошо слышала, и пекарским подмастерьем?»

Моцарт:

«С удовольствием. И начать я должен от Адама, от того, как мы выехали из Вены, и как меня встретила Прага. Из Вены нам в спину дул морозный ветер. Это дул со сладкой усмешкой всемогущий господин Сальери, который хотя и пожелал мне счастливого пути, однако, змеиный изгиб тонких губ выдавал его мысли, и были они прямо противоположны.

Дело в том, что «Фигаро» исчез со сцены придворной оперы. Никто не понимал – как. Никто не хотел об этом ничего знать, только лишь пожимали плечами. И тут и там я выяснял, и оказалось, это итальянские певцы жаловались, да так необыкновенно громко, что дошло до императора. Будто их партии так трудны, что им кажется, они слишком напрягают голоса.