Эдвард Резерфорд - Королевский лес. Роман об Англии

Наверное, по этой причине даже могущественный Вильгельм Завоеватель пошел на некоторые уступки, когда основал Нью-Форест. В том, что касалось земли, многие поместья уже принадлежали королю, так что гнать никого не пришлось. Кое-какие он отобрал, но большинство тех, что находились вблизи границ Фореста, лишились только лесов и вересковых пустошей, которые пошли под королевскую охоту. Что до людей, то нескольких саксонских аристократов, вроде Колы, не тронули, так как те показали себя полезными, и Кола, опасаясь за жизнь, вел себя осторожно. Другие лендлорды, как и саксонская знать по всей Англии, потеряли земли, а крестьяне либо перебирались в новые деревни, либо, подобно Паклу, выживали за счет лесного промысла.

Нормандские лесные законы были и впрямь суровы. Преступления делились на две общие категории: «vert» [6] Растительность (англ.) . и «venison» [7] Убитые на охоте животные (англ.) . . Под «vert» подпадала растительность: запрет на вырубку деревьев, строительство ограждений – все, что могло повредить ареалу обитания королевских оленей. Это были меньшие преступления. Под «venison» подпадало браконьерское истребление животных – оленей в первую очередь. Вильгельм Завоеватель распорядился наказывать за убийство оленя ослеплением. Руфус пошел дальше: крестьянина, убившего оленя-самца, приговаривали к смерти. Местные жители люто ненавидели лесные законы.

Но у народа Нью-Фореста еще сохранились древние права землепользования, которые Вильгельм Завоеватель в основном оставил в неприкосновенности, а местами даже расширил. Так, в деревне Прайда, хотя кусок земли по соседству с его двором отобрали по лесному закону – он расценил это как обман, – Прайд имел право, за исключением определенных запретных периодов года, пасти сколько угодно скота и пони на всей территории Королевского леса, осенью выгонять свиней, чтобы те могли кормиться желудями, добывать для обогрева торф и собирать хворост, которого всегда было в избытке, и папоротник-орляк, который шел животным на подстилки.

Формально Годвин Прайд считался копигольдером [8] Копигольдеры – это феодально зависимые крестьяне, которые при вступлении во владение земельным участком получали копию (отсюда и идет это название) протокола манориального суда. . Его лендлордом был местный аристократ, теперь владевший деревушкой Оукли. Означало ли это обязанность трижды в неделю вспахивать господское поле и склонять голову при виде лорда? Ничуть не бывало. Здесь не было больших полей, это был Королевский лес. Да, Прайд удобрял мергелем небольшое поле лорда, платил кое-какие скромные феодальные подати – к примеру, несколько пенсов за содержание свиней – и помогал вывозить лес. Но это была, скорее, рента мелкого арендатора. В действительности он жил, как жили его предки, занимался своим хозяйством и при случае добывал никогда не лишние деньги подработками, связанными с королевской охотой и охраной леса. Он был практически свободным человеком.

Лесным арендаторам жилось не так уж плохо. Были ли они благодарны? Разумеется, нет. Столкнувшись с чужеземным вторжением, Годвин Прайд сделал то, что делали при таких обстоятельствах на протяжении веков. Сперва пришел в ярость, потом пороптал и наконец с презрением и обидой заключил компромисс. А после принялся спокойно и методично вредить системе. Именно этим он и занимался нынешним утром под тревожным взглядом жены.

Он был ребенком, когда граничившую с его родовым участком землю включили в состав Королевского леса. Однако возле самого амбара им оставили полоску приблизительно в четверть акра. На ней устроили загон, где содержали скот в запретные периоды года. Обнесли забором, но что и говорить – загон был недостаточно велик.

А потому ежегодно весной, когда животных выгоняли в лес, Годвин Прайд его расширял.

Ненамного. Он был крайне осторожен. Всего на несколько футов зараз. Сначала, ночью, он сдвигал изгородь. Это была легкая часть работы. Затем, когда рассветало, он тщательно приводил в порядок землю, засыпая и маскируя место, где изгородь была раньше, и там, где нужно, укладывал заранее и тайно нарезанный дерн. Увидеть плоды своих трудов ранним утром было очень непросто, но для надежности он немедленно запускал на этот участок свиней, и через несколько недель земля становилась слишком грязной, чтобы что-нибудь рассмотреть. На следующий год история повторялась: загон незаметно рос.

Конечно, это было незаконно. Вырубка деревьев или кража куска королевской земли считались преступлением «vert». Мелкое посягательство вроде этого, то есть незаконное огораживание чужих земель, не было серьезным проступком, но все равно являлось преступлением наказуемым. Для Прайда же это было еще и тайным прорывом к свободе.

Обычно он заканчивал намного раньше и запускал свиней, которые вносили максимальный хаос. Но сегодня из-за большой оленьей травли Прайд решил, что спешить некуда. Все королевские слуги будут в Линдхерсте.

В лесном массиве в центральной части Фореста было несколько поселений. Первое – Линдхерст с оленьей западней. Поскольку «hurst» в переводе с англосаксонского означало «дерево», название, возможно, отсылало к некогда стоявшей там липовой роще. От Линдхерста дорога четыре мили тянулась через древний лес на юг до деревни Брокенхерст, где имелся охотничий домик, в котором любил останавливаться король. Оттуда дорога продолжала путь на юг близ речки, сбегавшей с кручи в крошечную лощину и далее – к побережью мимо деревни Болдр с крошечной церковью. Деревушка Прайда находилась в миле с небольшим от этой речки и приблизительно в четырех милях к югу от Брокенхерста – там, где древний лес сменялся обширной вересковой пустошью. По прямой от селения до Линдхерста набиралось миль семь.

Прайд знал, что охотники погонят оленей к западне с севера. Там соберутся все королевские слуги, никто сегодня не пожалует к нему.

Поэтому он с чуть ли не нарочитой неспешностью занимался своим делом, в душе посмеиваясь над тревогой и раздражением жены.

И был более чем удивлен, когда мигом позже услышал, как тихо вскрикнула жена. Подняв глаза, он увидел двух приближающихся всадников.

Для светлой оленихи утро прошло спокойно. Ее маленькое стадо, ничего не опасаясь, паслось несколько часов, пока солнце поднималось все выше.

Стадо состояло только из самок и детенышей, так как к этому времени года взрослые самцы начинали расходиться. Легкое вздутие боков показывало, что некоторые самки на сносях и через два месяца разродятся. Еще сопровождавший их молодняк был отлучен от сосцов. У годовалых оленят-самцов наметились выступы, которые годом позже превратятся в первые рога, – маленькие шипы. Уже очень скоро годовалые олени покинут матерей и уйдут.