Сергей Михеенков - Прорыв начать на рассвете

– Я т-тебе побегаю…

Иванок терпеливо снёс обиду. Молча потёр ухо и отвернулся, не желая отвечать на вопросы старшины, который не разобравшись… Чувство обиды возвращалось и начало захватывать Иванка, теснить простуженное горло, теснить непроходимым комком. Он всё так же молча наблюдал, как старшина пнул ногой мешок, потом взвалил его на плечо, крякнул, поправив мешок и умостив поудобнее, и скомандовал:

– К лесу.

Иванок, спотыкаясь и хлюпая от обиды, бежал последним. Мешок, видимо, вконец его измучил. А тут ещё старшина, не разобравшись… И действительно, мешок оказался нелёгким. Старшина бросил его на снег возле пулемёта и снова погрозил пальцем Иванку:

– Ты что же это, цыплёнок чёртов? Погубить нас хочешь! Зачем без разрешения в деревню пошёл? Там же немцы, гиблая твоя душа! А если бы попался?

– Я же не попался, – вытирая рукавом слёзы, ответил Иванок. – Что я, дурак, что ли? Я ж знаю, где пройти можно незаметно.

– Знаешь ты… Незаметно… Дисциплины ты не знаешь. Вот что. Всё, ёктыть! Отправляю тебя в лагерь. Раз порядка не понимаешь, слушаться командиров не умеешь, иди в отряд. На кухне картохи чистить будешь. Сдай винтовку, патроны и ступай.

Вот это было уже серьёзно. Сдать винтовку? Патроны? Да он, Иванок, эту винтовку в бою взял! Да он…

– Погоди, старшина…

– А ты, Михась, не влезай в приказы начальства! – резко осёк старшина Губана, пытавшегося заступиться за Иванка.

Губан ощупывал мешок и принюхивался. Наконец он радостно ахнул:

– Старшина! Это же сало! Иванок, ты что, сало припёр?

– Сало, я ж говорил. А ты, дядя Кондрат… – ответил Иванок и притих, понимая, что сейчас должно произойти самое главное, после чего старшина, возможно, или забудет свой приказ, или отменит его.

Старшина действительно шевельнулся и тоже принюхался к мешку.

– Правда, что ли? Иванок? – Голос его был уже другим.

– Сало, – ответил Иванок. – Целый кубел вывалил. Еле дотащил. Там и плетёнка лука. Хлеба вот только нет. Мать всё забрала, когда уходили.

– И как его хохлы не унюхали?

Старшина вытащил из мешка белый кусок в кулак толщиной, покрутил его перед носом и сказал одобрительно:

– Это ж, должно, пудов на семь-восемь боровок был – хороший. – И тут же спросил пулемётчиков: – У кого ножик есть?

Погодя, когда они сидели в лапнике и наворачивали сало с луком, старшина Нелюбин уже незло сказал:

– Иванок, за самовольство объявляю тебе выговор! А за проявленную находчивость, военную смекалку, а также моральную и материальную заботу о своих боевых товарищах – благодарность! Выговор, соответственно, отменяю.

Все засмеялись.

– Всё, хватит, поели и – будя, – сказал старшина, поделив последние кусочки. – Седнев, отнеси на посты, пулемётчикам. Пусть подкрепятся. А ты, Иванок, давай рассказывай, что видел в деревне. Как туда прошёл, куда зашёл, что видел, что слышал. Всё выкладывай. Считай, что я тебя посылал в разведку, и вот ты, мой разведчик, возвернулся к своему командиру и докладываешь обстановку и прочее.

– Ну, тогда слушай, дядя Кондрат.

Старшина услышал это «дядя Кондрат», поморщился, покачал головой, но на этот раз поправлять мальчонку не стал.

– Значит, так, дядя Кондрат. Прошёл я туда не оврагом, как возвращался. Это я нарочно так сделал: возвращался другой дорогой, чтобы, если кто меня заприметил, не перехватил на выходе.

– Молодец! Разведчик так и должен поступать. Разведчик, Иванок, заруби себе на носу, должен быть хитрее своего врага. И это – его главное оружие и преимущество. Ну, рассказывай дальше.

– Зашёл я от пунек. Дальше прополз по стёжке до двора тётки Пелагеи. В доме у них в это время кто-то был. Но вскоре вышел. Заходили двое. Потом в деревню въехали грузовики. Две или три машины под брезентом. Одна остановилась возле дома. И они, те двое, и приехавшие, начали разговаривать. Говорили о том, что, дескать, расквартировываться нужно отдельно от артиллерийской части. И ещё один дал приказ радисту срочно связаться со штабом.

– Постой, малый, а ты как это мог понять, про что они говорили? Ты что, немецкий хорошо знаешь?

– Да нет, дядя Кондрат, с немецким у меня в школе не ладилось. Тройка была. Чуть не двойка.

– Что ж ты мне голову тогда морочишь?

– Да они по-русски говорили!

– Как – по-русски?

– А так. Говорили по-русски. Некоторые, правда, вроде как немного с акцентом. И форма на них на многих вроде бы наша была, шинели и белые полушубки. И называли друг друга не по званию, а по фамилиям. Одного окликали Антоном Григорьевичем, а двоих других Радиным и Славским. Только радиста называли немецким именем. Я забыл, каким точно. У меня, дядя Кондрат, на эти немецкие слова ну ни какой памяти нет… Я тогда пополз вдоль изгороди к своему дому. Там никого пока не было. Я забежал в сенцы, в чулан. И в это время они зашли и в нашу хату. Посветили фонариками. Сказали, что дом выстужен. И ушли. Назвали какого-то майора Радинского или Радовского. И ушли. Я тем временем кубел и опустошил. Забежал на кухню и снял в гвоздя плетёнку лука. Только выбежал в заднюю дверь, вот они опять, слышу, на крыльце сапогами загремели. Вот бы гранату мне… Я бы их там человек пять, а то и больше, сразу бы положил. Эти уже разговаривали и по-русски, и по-немецки. Разговаривали о каком-то прорыве. Кто-то где-то прорвался в их тыл. Где-то рядом. А пушки устанавливают стволами туда, левее Андреенского большака, на север, откуда сами приехали. Так что снаряды через дорогу полетят, через противотанковый ров. Когда выходил, видел их два поста. Один стоит возле орудий. Другой на обрыве, возле лощины.

– Всё? Больше ничего не слышал?

– Слышал и ещё кое-что. Самое главное. Они говорили о партизанах. Наверное, о нас. Тот самый Антон Григорьевич приказал, чтобы всех убитых из домов вынесли и сложили в сарай возле школы. Казаков.

Старшина Нелюбин какое-то время молчал. Потом переспросил о том, что говорили о партизанах.

– В том-то и дело, что тут я плохо что понял. Говорили по-немецки. Партизанен, партизанен… И несколько раз повторили слово лес – вальд. Это слово я знаю.

– Слушай-ка, Иванок, мальчик мой. Беги сейчас же в отряд и доложи обо всём Курсанту. Скажи: в деревню тебя посылал я, на разведку. Про сало молчи. Ну, можешь сказать, что прихватил пару кусков. А матери потом отнесёшь. Утром или днём. Я тебя ещё раз отпущу. Доложишь и – мигом назад. Чтобы я знал, что ты доложил командиру отряда всё как полагается.

Воронцов с Турчиным сидели на брёвнах возле лошадей, под навесом, когда часовые привели Иванка.

Они выслушали мальчишку и оба побледнели.

– Мы однажды в октябре прошлого года встретились с таким подразделением, – сказал Воронцов. – Там, на Извери, под Юхновом. Километров тридцать отсюда. У меня кое-что сохранилось от той встречи.