Владимир Науменко - Код Адольфа Гитлера. Апрель

– Арест? – с этими словами встав, но тут же мгновенно осознав их страшный смысл, Кэт снова тихо присела. Она ожидала чего угодно, но только не этого.

– Нет такой причины, Кэт, которая оправдывает ошибку! – с угрозой в голосе произнёс офицер. – Да, Кэт, арест. К моему великому сожалению, я вынужден подвергнуть его превентивному аресту. Не вас. Вы должны понимать, что это для него означает.

В знак согласия Кэт молча кивнула.

– И благодарите фюрера, очаровательная Кэт, что он ещё не в курсе вашего сотрудничества с расово враждебным элементом. За это он выгнал бы вас с работы за служебное несоответствие, – со стальным взглядом взяв в свои пальцы её подбородок, сказал офицер. – Пока не выгнал, но скоро это может произойти с роковыми лично для вас последствиями. Распоряжением группенфюрера СС Генриха Мюллера вам запрещается без личного предуведомления районного отделения гестапо покидать пределы Берлина. Этот приказ, Кэт Хойзерман, касается лично вас. Вам он понятен? Кстати, где ваша сестра?

– Она в гостях!

– Где? У кого? С кем? В какое время? – последовали скорее не вопросы, а чистый допрос с дознанием.

– Не знаю.

– Не хитрите, Кэт! – офицер призвал её к откровению с собой. – С гестапо шутить номер не пройдёт, особенно со мной!

Тут он отпустилл подбородок Кэт. Закурил, преднамеренно не обращая внимания на то, что находится с Кэт наедине, без Ганса, Вилли и только что задержанного по доносу еврея. Какое-то время, помедлив с расставанием, он пружинисто встал и устремился к выходу, в быстроте движений оставляя Кэт в полном недоумении от своего поступка. В комнате установилась тягостная тишина. Поёживаясь не то от страха, не то от холода, Кэт подошла к окну закрыть его и оторопела. С улицы она услыхала слова только что покинувшего её офицера: «Герр Брук, для идентификации расовой принадлежности вам придётся проехать с нами в ближайшее отделение гестапо».

Затаив дыхание, Кэт из окна наблюдала, как два гестаповца заталкивали беднягу Брука в машину, а прохожий старик закатил ему оплеуху со словами: «Еврей проклятый! Иуда. Христопродавец. Распяли Христа, теперь, спустя две тысячи лет, нам, честным немцам, прохода из-за вас нет! Простые немецкие парни умирают, а они живут».

Сперва у эсэсовцев не получалось мирно препроводить еврея в салон машины. Брук даже при этом посмел вырваться из их рук. И тут один из штатских, Кэт показалось, что им был Ганс, бегло оглянувшись по сторонам, кулаком слегка ударил Брука по носу, и тот моментально отключился. Выбросив в мусорную урну обработанную снотворным вату как вещдок, два сотрудника гестапо под мышки подхватили оседавшего было на корточки Брука и грубо затолкали того с тротуара в машину. Облава увенчалась успехом. Сев на переднее сиденье и бросив взгляд на окно, в котором застыл силуэт Кэт, офицер отвёл от неё взор и махнул рукой. Водитель был парнем сообразительным. Он завёл мотор и машина, урча, умчалась по разбомбленному тротуару в полную тайн берлинскую ночь.

Через калитку в железных воротах Брук вошёл в мрачное здание. Внутри него злобно лаяли и кидались на людей породистые овчарки. Здесь охрана несла круглосуточное дежурство, но Брук, невольно попав под их всеобщее обозрение, сразу же ощутил на себе тяжёлые взгляды. И он понял, что остаётся в этом месте, вероятно, навсегда. Ганс и Вилли неизвестно где растворились в коридорах жившей по своим законам тюрьмы, а штурмбаннфюрер, за ненадобностью отпустив шофёра, передал Брука сотруднику тюрьмы из рук в руки. Тот, временно став конвоиром, вежливо препроводил еврея в комнату и удалился. Оставаясь на месте, Брук увидел перед собой массивный стол, над ним портрет Адольфа Гитлера. Рядом с ним висело знамя со свастикой; то и дело трезвонил телефон.

– Задержанный, подойди сюда!

Услыхав голос чиновника, Брук понял, что ему предстоит испытать в будущем, но, чувствуя неотвратимость судьбы, был вынужден смириться со своей печальной участью, так как о своём спасении молил всемогущего Яхве.

– Господин Брук?! – положив на место телефонную трубку, осведомился гестаповец, заполняя анкету. Грубо притянув руки подавшегося было к нему еврея к столу, он с видимым удовольствием откатал пальчики арестанта. Сам по себе это был честный семьянин, заботливый отец и муж; в службе этот чиновник был неказист, но свято блюл устав внутреннего распорядка тюремной жизни. О таких ретивых исполнителях закона в народе говорят, что ради службы и приличного довольствия они вполне могут посадить в камеру самих себя, – в общем, верная рейхсфюреру СС гвардия.

– Да, это я! – ещё не пришедший в себя от воздействия снотворного и испытывая острую боль в носу, ответил Брук. Внезапность ареста повергла его в шок, в прямом смысле растоптала его веру в жизнь, но люди в силу своей природы – такие существа, что привыкают к любой, даже из ряда вон выходящей, обстановке. В этом здании голос Брука дрожал то ли от страха, то ли от творившейся в настоящем времени сумятицы в голове. Для чиновника он был одним из миллионов, что скорбным потоком прошли через его руки. Ему было всё равно, что случится с Бруком потом, – он лишь выполнял свою работу, а за неё тоталитарное государство платило деньги и, слава богу, пока не торопилось отправлять его на фронт воевать с русскими. Пытливо всматриваясь в лицо Брука, он в резком тоне проговорил:

– Евреи! Кругом одни проклятые евреи и их пособники. И куда от них деваться? Ума не приложу. Известно ли вам, господин Брук, в чём вас подозревает гестапо? Так вот, я вам доходчиво, но объясню. Ваш арест напрямую связан с осуществлением путём репрессивных мер идей нашего фюрера. Вы знаете, что наш фюрер имел в виду, когда озвучил их?

– Откуда мне знать, господин начальник! – Брук попытался было свалять дурака, но у него это вышло как нельзя плохо. – Герр Гитлер является главой немецкого государства, ему лучше знать, что говорить немцам и миру.

Брезгливо поморщившись, словно проглотил лимон к вечернему чаю, чиновник встал с места и медленными шагами подошёл к Бруку.

– Вы еврейская свинья, Брук! – некоторое время помолчав, высказался чиновник – И попробуй мне с этим не согласиться. Понимаешь, Брук, как ни крути, но существование твоей расы грозит безопасности рейха, а это означает, что скоро отсюда ты отправишься в концлагерь. Почему? Довольно скоро этот вопрос испепелит твою плоть в крематории, но прежде чем расстаться с тобой, грязный еврей, отвечу. Во-первых, в любых ситуациях фюрер всегда прав! Своими афёрами вы дурачили фюрера и водили за нос немецкую нацию. Во-вторых, национал-социалист – пример для всех и во всём. В-третьих, да будут тебе верность и отверженность высшей заповедью. И в-четвёртых, право – это то, что полезно Германии и германскому народу. Ясно?