Александр Попов - Akladok

Что он здесь делает?

Ответ был очевиден. Иван вздохнул. Легкий пар изо рта поднялся куда-то вверх к тусклым давно немытым лампочкам и вызвал чувство ущербного нищенского уюта. Да, домой, он снова возвращается обратно домой. Опять ни с чем.

Конечно, они были вежливы. В очередной раз поблагодарив его, сообщили, какой он талантливый парень, и как всегда пообещали обязательно позвать в следующий проект. Уж там его мелодизм будет точно соответствовать формату… Делали вид, что стараются не обидеть. И это было обидно.

Иван вздохнул. И, одновременно с этим, вздрогнул и плавно покатился поезд.

Люди, сидящие напритив него, одновременно качнулись. Люди, людишки…. А он сам? Неужели и ему, Ивану, всю жизнь не выбраться из всего этого? Он, так же как и эти обладатели кроличьих шапок, не в силах преодолеть злую волю, которая сделала из их жизни спектакль, а их самих превращает в марионетки. Иван еще раз вздохнул, поморщился. Так бездарно?

Словно в ответ на его мысль, поезд качнуло ещё раз. За окном плыли огни, мрачные склады и депо, косые лучи прожекторов высвечивали длинные заборы, бесконечные гаражи, матрицы из огней многоквартирных домов.

Нет, – решил он, – здесь не стоит читать эту книгу. А, может быть, вообще не стоит читать. Претензия автора на обладание недоступной читателю мудростью раздражала и вызывала недоверие. Как и все вокруг.

Особенно злили люди. Может это из-за тех пирожков, что он съел на вокзале?

Нет, подумай, – приказал он себе, – все-таки они разные. Вот тот – богатый, куркулистый, в ондатровой шапке – едет после какой-нибудь халтуры. Возвращается в свой город-не-город,… даже трудно назвать что. После какой-нибудь стройки или ремонта офиса – на более интеллектуальное занятие ни как не тянет. А этот – нищий студент, бедолага. Домой, к маме. Хочется съесть чего-нибудь вкусного, пообщаться на равных с богатыми центровыми ребятами – как все это знакомо… И у него впереди вечное невпопад, недовольство собой, стремление вперед – и опять бедность. Вечное отставание.

Но… жизнь конечна. Господи, неужели он, Иван Оряхин, докатился до того, что это его радует?! Раньше это обстоятельство всегда пугало и вдохновляло. Во всяком случае, как-то стимулировало тратить время с максимальным эффектом, независимо от того какая она, эта его жизнь. Почему же сейчас не так? Нет, хватит, думай конструктивно, думай так, чтобы это принесло пользу. Например, о том, почему им снова не понравился твой вариант заставки?

В вагон наталкивалось все больше пассажиров. В тамбуре человеческие тела в пальто и куртках стояли уже почти вплотную, но в середине вагона было относительно спокойно.

А те ребята сидят в своем кабинете в Останкино и уже давно не видят всего этого. Они приезжают туда на хороших машинах, в дорогой одежде, из хорошо обставленных квартир. С будничными мыслями, с неспособной к полету фантазией и неоригинальными мечтами; привычными мечтами о том, сколько они срубят в этом сезоне. И он не пробил их. Не зажег, не поднял, не повел. Как, наверное, не пробил бы своей мелодией и этого борова с пивом. Иван закрыл глаза. Значит она не настоящая? Или слишком тонкая, неформатная, нетелевизионная. Но что бы их вообще пробило? Какая-нибудь туфта, которую он не способен придумать. Или просто что-то предельно яркое? Иван нахохлился, и думал об этом долго, долго. Его мысль бродила среди мелодий, словно среди сказочного музыкального леса, где вместо стволов деревьев уходили куда-то вверх его собственные и чужие мотивы, новые шлягеры и просто гениальные пьесы. А когда открыл глаза, огни за окнами поредели.

Значит, и заснуть не удалось. Некоторые из пассажиров пробирались к выходу. Может быть теперь, станет не так паршиво: скоро вагон станет наполовину пустым, и темные невидимые из освещенного вагона леса будут оставаться где-то за грязным двойным стеклом и смотреть вслед поезду. Деревья обречены всю жизнь стоять на одном месте и смотреть на пролетающие огни. Или пробегающих под ними зайцев. И у них нет шанса что-то изменить, ибо деревья покидают свое место только мертвыми. Неужели и у людей есть такое место, которое они не в силах покинуть, и его, Ивана место, здесь, в этом грязном вагоне, среди этих голов, наполненных невозвышенным?

Что он делает не так? Есть же люди, которые пробились. Без родственниеов, без денег, без любовников. Приехали откуда-то издалека, завели знакомства, и их принимают. Безусловно, эти люди умеют общаться, умеют быть яркими; у них бешенная активность и трудоспособность, они не скованы своим прошлым, которое осталось где-то в других местах. Значит нужно стать таким? Или просто менять себя? Стать приятным, нравиться; быть таким, что бы всем этим продюсерам и режиссерам хотелось его слушать, научиться влезать в них. Но как? Как?

Скучный, плохо одетый, неухоженный тип, которому скоро стукнет сорок. Скованный в речах, некоммуникабельный. Жалкий, жалкий сочинитель никому не известной музыки… Которую когда-то, тем не менее, слушали и любили.

– Следующая остановк-ха – платф-м-ма…, – забулькало где-то в недрах промерзших стен вагона. Значит там за окном, – спохватился Иван, – уже давно лес. Снег, чистый морозный воздух… А он? Из большого грязного города в маленький, но не менее грязный. Какой-то человек с лыжами и легким рюкзачком ловко встал и исчез за раздвижным дверьми тамбура. Ивану было видно, как тот повернулся в профиль и приготовился выходить.

– Саш! – окликнул его Иван. – Алекс!

И испугался – зачем? Ведь это так нелепо – кричать, если за стеклянными дверьми и шумом колес ничего не слышно. И радоваться встрече с человеком, которого не видел несколько лет – это непредусмотрительно. Что он ему скажет? Если это конечно он. Хорошему умному Сашке, или Бродику, как того звали в школе, или Алексу, как его звали в группе и в институте. В общем, человеку, который по этой жизни двигается гораздо ловчее и умнее, чем он, Иван. «Какими судьбами?»? «Сколько лет…?»? «Ну ты как?»? Словно в двух слова можно объяснить это «как»? Так какого хрена его понесло в сторону тамбура?

– Сань, здорово! – выпалил он, когда поезд уже почти остановился.

– Ба! – обрадовался лыжник – Привет! – и уставился на него с видом человека, который… не много ни мало встретил хорошего друга. Непропорционально худое лицо, разные глаза, большой грустно-ироничный нос. – Надо же… Ванька! Пошли! Выходишь? Сейчас где-нибудь найдем для тебя лыжи и ко мне!

– Нет. В другой раз, – улыбнулся Иван.

– Ты…, гад! – кинул Алекс. – Где ты, дятел, раньше был? Целый час в этом вагоне… Позвони во вторник. Что-то давно…., – и, наклонив красивые пластиковые лыжи, ловко нырнул на платформу. – Не позвонишь – не позову на Новый год! Понял?!