Николай Щербаков - Северная ведьма. Книга вторая. Наследие

Продолжением культурной программы было посещение театра. В Ростове, неожиданно для зимнего сезона гастролировал Новосибирский оперный театр. Давали «Травиату». Виктор с Натальей первый раз смотрели оперу и были уверены, что им не понравится. Все оказалось иначе. Оба были в тихом восторге и от красного бархата кресел, от музыки, от игры артистов. Действие захватило их буквально с первых арий, а музыка не покидала даже после того, как закончился спектакль, как вышли они на морозный воздух, и до самого дома Панасюков. За поздним ужином разговоры были только о театре. Марго сыпала музыкальными терминами, объясняла Морозам, как справился с партиями тенор, сопрано, меццо-сопрано, что бас «Маркиза д”Обиньи» оказался слабоват, и что, видимо, им пришлось смотреть второй состав, с чем и связаны зимние гастроли. Наталья же была в полном восторге от вечера, благодарила хозяев, и поставила Виктору условие, что они теперь станут в Ленинграде завсегдатаями театра.

На следующий день Виктор с Натальей улетели в Ленинград. Женя попрощался с ними утром и уехал на работу, а Марго провожала их до самолета. В нужное время пришла машина и улетающих увезли в аэропорт. Прощались тепло, по- родственному. В самолете Наташа, положив голову на плечо Виктору, сказала:

– Вить, я не знаю, будут ли они нам, как родня, но друзей мы, мне кажется, приобрели.

– Посмотрим, – помолчав, ответил Виктор, – они мне тоже понравились. Я только не понял, а куда делись дядя Леня и девочки? Я их видел только один раз. В день приезда.

– А мне Марго сказала, что у них на площадке еще одна квартира, рядом. И эти квартиры дверью соединены. Там живут дедушка и внучки.

– Да-а! – Виктор покачал головой.

– Да, мой капитан. Вот как надо жить!

Виктор прилетел в Пулково рейсом из Мурманска. Никаких вещей, кроме дипломата у него с собой не было, и он сразу направился к стоянке такси. Не спеша, задумавшись, он шел через здание аэропорта к центральному выходу. Не сказать, что мысли были невеселыми, но события последних двух дней заставляли его тщательно все обдумать. Очень тщательно. Можно сказать, что судьба в очередной раз подводила его к черте, за которой жизнь менялась настолько, что ближайшая перспектива, касавшаяся даже не лет или месяцев, а дней, была не ясна и размыта.

По возвращению из отпуска, уже на следующий день он улетел в Мурманск. Вечером, из Ленинграда он позвонил на домашний телефон инспектору по кадрам, работающему с капитанами, поинтересовался, как обстоят дела с его новым пароходом. И не услышал ничего определенного. Инспектор юлил, уходил от прямых ответов и, наконец, посоветовал, не откладывая, явиться в Мурманск пред ясны очи начальства.

И тревога, поселившаяся в душе у Виктора после этого телефонного разговора, уже не ослабевала, а только меняла форму по мере развития событий. С каждым разом, как открывались новые обстоятельства, она не уходила и не затихала, только накапливалась, создавая у него впечатление, что еще что-то должно произойти, что еще не все ему открылось. Вот так. Что-то, как ему казалось, начнет в жизни меняться. Бывают в жизни такие предчувствия. Изменений он не боялся, он хотел ясности. Потом уже он узнает, что его судовой врач, замечательный человек, хороший специалист, с которым он ходил не один рейс, и который был предан ему, доложил начальству, что его беспокоит сердце Виктора Павловича. По некоторым, наблюдаемым им симптомам, он, врач, предполагает у капитана Виктора Павловича Мороз стенокардию. И просил бы руководство послать своего капитана перед рейсом на тщательную медкомиссию. И как только Виктор явился в порт, его послали. Первая же кардиограмма была расшифрована специалистом со странным, никогда ранее не слышанным Виктором, диагнозом. У него «полная блокада левой ножки пучка Гиса». О как! И что? Что это значит? Задал естественный вопрос Виктор, сидя в кабинете кардиолога портовой поликлиники.

– Понятия не имею, – тихо и спокойно сказал врач, перебирая бумажки на столе.

Виктор повеселел. Было бы что плохое, врач бы с ним так легкомысленно не разговаривал.

– Хорошенькое дело. Представляешь? – врач был ему ровесником, – ты бы меня спросил что-нибудь по промрыболовству, и я бы ответил «понятия не имею». Не смешно?

– Неудачное сравнение, – заглянул в бумажки, – Виктор Павлович. Я вам так сказал, как раз, основываясь на том, что мне картина ясна ровно на столько, насколько позволяет данное, – хлопнул по столу тыльной стороной ладони, – обследование. А «блокада», в данном случае, не позволяет увидеть полную картину работы вашего сердца. Ясно? Сама по себе эта блокада может с вами прожить долгую и интересную жизнь. Не смешно? – передразнил он Виктора, – а может скрывать скрытый порок сердца, – сказал опять тихо, себе под нос, пристукнув ребром пачки бумаг об стол.

Помолчали. Врач начал что-то писать в карточке Виктора, а Виктор, отвернувшись к окну, стал рассматривать ползущие над заливом тяжелые синие тучи. «Снег пойдет, – подумалось не к месту, – а в море они меня не пустят».

– Странные вы люди – врачи. Вы ведь своей профессией допущены к самому сокровенному человека, к здоровью. Да? А деликатности, уважения к своему пациенту – человеку, у вас нет. И то, что перед тобой сидит моряк, капитан, для тебя никакого значения не имеет. А для меня это вся моя жизнь. Неужели трудно понять? Ты же среди нас, моряков уже не первый год, я думаю. Так ведь? Ну потрудись, разложи передо мной свои карты и поясни мне все, что меня интересует. Все. Понимаешь? Я ведь от тебя просто так не уйду. Что ты щеки надуваешь?

– Виктор Павлович! Успокойтесь. Сейчас допишу и все объясню.

Замолчали. Виктор встал и пошел к окну. Чего он вскипел? Сейчас этот чудак допишет свои бумажки, и Виктор уйдет и никогда больше с ним не встретится. А через недельку другую он уйдет в море. И чайки важно рассядутся на планшире, и загудит траловая лебедка, и помчатся в слип ваера спускаемого трала. С промысловой палубы пахнет густым букетом привычных запахов живой, трепещущей рыбы, водорослей. А щеки кольнёт подвижный морозный туман, лежащий вдоль всей кромки полей пакового льда, от берегов Шпицбергена до Карского моря.

– Вы знаете, Виктор Павлович, – чайки резко снялись с планширя и, лениво спружинив крыльями, нырнули в густеющий туман, – я пока писал, понял, что ничего я вам говорить не буду. У нас, врачей, есть одно правило – не навреди. Знаете? Вот…, слышали, хорошо. Так вот. Фантазировать и придумывать я для вас ничего не стану. Чтобы словом не навредить ненароком. Уж коль скоро я не могу вам поставит окончательный диагноз, то самое ценное, что я могу для вас сделать, это порекомендовать вам найти очень хорошего специалиста кардиолога и пройти полный курс обследования. В моем распоряжении такого оборудования нет. Уверен, что для вас это не составит большого труда. Вы меня понимаете? Согласитесь, мне не совсем комфортно расписываться в несостоятельности. Поэтому не заставляйте меня это удовольствие растягивать.