Николай Щербаков - Северная ведьма. Книга вторая. Наследие

– «Какой ты колючий. Не бреешься? На тебя это не похоже…, скажи, ты скучаешь по Варе?».

– «Да-а…, Варя…, конечно, мне её не хватает. Раньше, она меня навещала, и мы болтали обо всем. Легко, как два родных человека, которым хочется поделиться друг с другом новостями и взглядами. Знаешь, что меня всегда забавляло? Это то, что она считает меня своим дедом. И это при всех её знаниях о нашей жизни. А ведь я ей трижды прадед. Я даже тогда, когда она уезжала, невольно насмешил её родителей – упреждая встречу с Варей, попросил их случайно не открыть эту „тайну“. Они посмеялись, мол, она не маленькая, и тайна эта уж больно условная. Ну, узнает, и что? А я тогда сказал, что мне нравится быть её прямым дедом. Хорошо, „папа“ – посмеялись они».

Старик почувствовал, как его окутало тепло её улыбки. Он постарался задержать эти мгновения, он мысленно попросил её помолчать. И она послала ему еще одну волну тепла.

– «Как тебе нравится самый младший из Бергов?»,

Старику почудилось, что он слышит её шепот у самого своего уха. Это было так явственно, что он ощутил её дыхание и, что совсем поразило его, он почувствовал такой знакомый, оставшийся в памяти навсегда, её запах. Чтобы не открыть глаза, он закрыл их руками. Справился с собой, помолчал, опустив голову.

– Как ты это делаешь? – спросил голосом. Спросил так, будто она живая сидела напротив.

– «Извини. Сама не удержалась. Я тебя спросила о малыше».

– «Герман? Удивительный мальчишка. Мне иногда кажется, что он знает что-то, чего не знаю я. Да-да. Мне, искушенному, повидавшему всякое, именно так и кажется. Может такое быть, Олюшко? Хотя…, что я спрашиваю».

– «Что – может быть? Что он что-то знает? А ты разве с ним встречался? Я что-то такого не припомню».

– «Мне для этого нет необходимости встречаться с ним буквально. Но я часто наблюдаю за ним. И знаешь, меня всегда поражает его форма мышления, его взгляды на многие вещи. Однажды я присутствовал на его разговоре со священником, там, у них на ферме».

– «Это сколько же было малышу?».

– «Малышу было без малого шесть лет».

– «О-о. И что же он такого сказал тому священнику, что ты это помнишь?».

– «Да, это был местный священник. Они сидели одни в гостиной в доме родителей Вари и молчали. Видимо ждали кого-то, потому, что оба поглядывали на лестницу, ведущую на антресоли. И священник спросил, искренне ли Герман верит в Бога. Малыш повернулся к нему с удивленным лицом и молчал. Не детский взгляд у него был. Понимаешь? Священнику видимо стало неловко, и он переспросил, правильно ли его понял Герман.

– А Вы? – вдруг спросил малыш.

– Что – я? Во мне можешь не сомневаться, – и священник погладил висящий на своей груди крест, – но я спросил тебя. Почему ты не отвечаешь прямо? Почему тебя моя вера интересует?

– Вы знаете, я, когда в чем-нибудь сомневаюсь, я тоже дедушку спрашиваю, что он думает по этому поводу. Вот я и думаю, – Герман прищурился, – зачем вы у меня это спросили?

Ты бы видела лицо того священника. Я получил настоящее удовольствие. Герман ведь больше так ничего и не сказал в ответ на вопрос. А священник не стал больше ничего спрашивать. Он только все время косился на малыша и хмурил брови».

Плечи женщины легко вздрогнули, она явно смеялась.

– «Олюшко, не томи, говори, с чем пришла».

– «Хорошо. Я пришла сказать тебе, что мне тоже очень плохо без тебя. Мне давно пора было успокоиться и отстраниться от земной жизни, но вот… Одним словом меня поняли. И тебя тоже, – послала тепло улыбки, – а это значит…, что мы снова встретимся».

Старик как окаменел. Лицо его застыло и он, казалось, напряженно смотрел через сжатые веки. И руки, до этого свободно лежащие на коленях, напряглись, кулаки сжались.

– «Успокойся, Берко. На тебя это не похоже. Успокойся. Хозяйка волнуется, и я из луча выхожу».

– «Как встретимся? Неужели для нас поменяют законы жизни?».

– «Похоже на то».

– «Как же это будет происходить? И когда?».

– «Медвежонок, ты как новичок. Воистину молодой медвежонок!».

– «Не обращай внимания на мои слабости. Я от радости голову теряю».

– «Я тебя понимаю. Я уже переболела этим. Я ведь тоже…, когда узнала…».

– «А ведь я понимаю, как это произойдет. У меня истекает возрастной срок на этот земной жизненный отрезок. Поселковому лекарю пора на покой уходить. Иначе не поймут мое долголетие. С какого года я здесь лекарствую? С тысяча девятьсот тридцать седьмого? Я в тот год в этот поселок попал ссыльным поселенцем. И уже в возрасте, когда мне могли лет пятьдесят дать. А сейчас тысяча девятьсот семьдесят восьмой. Вот и считай. Пора, пора».

– «Но ты ведь никогда не умирал. Ты просто уезжал из мест проживания. Мы вместе уезжали. Я каждый тот отъезд помню. До мелочей. У нас мало времени на встречу осталось, а то бы я тебе рассказала, как все происходило, если ты забыл».

– «Я ничего не забыл. Я и этот раз исчезну. Только на этот раз я уйду в сопки, и об этом обязательно будут знать. И пропаду. Найдут разорванную мою одежду со следами крови. И точка будет поставлена».

– «Какие ты страсти рассказываешь!».

– «Этот вариант хорош тем, что искать не будут. Последующие годы я буду жить на юге. Уже через двадцать лет там большие волнения происходить будут. Пригляд нужен. Вот я и думаю, что ты там должна будешь появиться, – он сделал ударение на „там“, – так ведь?».

– «Я в детали пока не посвящена. Но думаю, что ты все правильно разобрал. Мудрый мой Берко».

– «Как нас юг примет? Как я без этих снегов жить буду? Без полярного сияния? Без сопок?

На лице старика появилась грустная улыбка. Он теперь сидел с закрытыми глазами, чуть подняв вверх лицо, и улыбался. Снежинки таяли на лице и оставались на бровях, на пряди волос выбившейся из-под шапки.

– «Ты рад?».

– «Теперь я спокойно буду жить, и ждать встречи с тобой».

– «До свиданья, Медвежонок».

– «До свиданья, Олюшко».

Старик еще долго не открывал глаза. Он уже опустил голову и сидел ссутулившись. Снег собирался в холмики на его шапке и плечах. Видимо замерзли руки, старик встал, потер их снегом, забросил за спину рюкзак и стал надевать лыжи. Искоса глянул на камень, где недавно сидела его подруга, уже почти полвека, как покинувшая его на земле. Снег уже припорашивал крупные следы лап волчицы. Вокруг, сколько было видно в усиливающемся снегопаде, стояло все тоже белое безмолвие. Назад старик пошел споро, размашисто. Шел также уверенно, по знакомой ему одному тропе, как и пришел на эту сопку.

– Извините, не могли бы вы меня просветить? Волнение моря – пять баллов, это много? Это шторм?

Вкрадчивый голос с соседнего кресла и лёгкое прикосновение к руке рассеяли дремоту. Виктор скосил глаза. Мужчина средних лет, видимо его ровесник, с округлой бородкой, с волнистыми, зачесанными назад густыми темными волосами. Пиджачок на нем старомодный, рубашка с длинными острыми краями воротничка. Деревенский мужичок? Когда заходили в самолет и усаживались рядом, он не обратил на соседа внимания. Пальто, шапка на мужичке не бросались в глаза. А у Виктора сказалась бессонная ночь, и он задремал, когда самолет еще двигатель не запустил.