Гордон Олпорт - Становление личности. Избранные труды

9. Трибализм и индивидуация

Утверждая, что безопасность и любящие отношения в детстве являются основой становления, а также то, что в некоторых случаях в ранние годы жизни закладываются причины тяжелых последствий, мы все еще обладаем только частью истины.

Ребенок нуждается и хочет находиться в атмосфере любви и безопасности, но при этом не хочет, чтобы его импульсы, свобода или предпочитаемые способы действия подвергались ограничению. С самого начала жизни он сопротивляется удушающему влиянию своего социального окружения. Следствием одной лишь аффилиации было бы рабское принятие ребенком семейных или племенных (родовых) стандартов поведения и взглядов на окружающий мир. Если бы на него влияло только это, он всегда приобретал бы общепринятое и стереотипное поведение. Нынешние теории социализации ограничены тем, что они по сути имеют дело только с зеркальной природой так называемого суперэго и склонны определять социализацию исключительно в понятиях конформности, а совсем не в понятиях творческого становления.

Истина, однако, в том, что нравственные чувства и жизненные стили большинства людей простираются далеко за пределы домашних и семейных нравов, под воздействием которых они первоначально формировались. Заглянув в себя, мы заметим, что наша племенная мораль кажется нам в чем-то периферийной по отношению к нашей личной целостности. Мы, правда, подчиняемся обычаям скромности, приличий и самоконтроля и обладаем многими привычками, которые зеркально отражают наши домашние, классовые и культурные способы жизни. Но мы знаем, что в значительной степени сами отбирали, переформировывали эти способы и выходили за их пределы.

Таким образом, оказывается, что действуют две противоположные силы. Одна направляет нас на закрытое племенное существование. Она берет свое начало в зависимости ребенка от тех, кто о нем заботится. Удовлетворение и безопасность его идут извне, то же происходит со всеми первыми уроками, которые он выучивает: время дня, когда он может получить пищу, действия, за которые его наказывают или поощряют. Его принуждают и толкают к конформности, но, как мы отметили, не с полным успехом. Он уже с рождения демонстрирует способность сопротивляться материнским и племенным требованиям. До определенной степени его группа формирует его путь, но в то же время и противодействует ему (как будто он осознает, что от нее исходит угроза его целостности).

Если бы требование автономии не было важной силой, мы не могли бы объяснить заметное негативистское поведение в детстве. Плач, отказ и гнев младенца, как и негативистское поведение двухлетки, являются примитивными признаками существа, решившего отстоять себя. На протяжении всей жизни это существо будет пытаться примирить эти два способа становления – племенной и личный, зеркально отражающий и излучающий внутренний свет индивидуальности [259] .

10. Необходимо ли понятие Я ?

Теперь мы подошли к центральному вопросу психологии развития: необходимо ли понятие Я ? Существует обширная философская литература, освещающая эту проблему с точки зрения онтологии, эпистемологии и аксиологии, но давайте на время оставим в стороне эти дискуссии. Ибо совершенно ясно, что понятие, полезное для философии или теологии, может препятствовать прогрессу психологического знания.

Со времен Вундта центральное возражение против психологии Я и души состояло в том, что это понятие невнятно. Очень соблазнительно приписать не совсем понятные функции некоему таинственному агенту, а затем объявить, что именно «он» является тем центром, который объединяет личность и поддерживает ее целостность. Сознавая эту опасность, Вундт смело декларировал «психологию без души». Нельзя сказать, что он вообще отрицал философские и теологические постулаты, но он считал, что психологии как науке могут повредить подразумеваемые этим понятием petitio principii [260] . В течение полстолетия немногие психологи (помимо томистов) сопротивлялись аргументации и примерам Вундта [261] . На самом деле мы можем сказать, что на протяжении двух поколений психологи прибегали ко всем мыслимым способам объяснения целостности, организации и стремлений человека, не постулируя Я .

В самые последние годы тенденция переменилась. Многие психологи, быть может, не полностью осознавая историческую ситуацию, начали принимать то, что два десятилетия назад сочли бы за ересь. Они без стеснения вернули понятия Я и эго и, словно наверстывая потерянное время, дополнительно ввели такие понятия, как Я-образ, самоактуализация, самоутверждение, феноменальное эго, эго-вовлеченность, эго-стремление и много других пишущихся через дефис расширений, которые для экспериментального позитивизма все еще обладают легким оттенком ненаучности.

Отметим между прочим, что Фрейд (пусть и непреднамеренно) сыграл ведущую роль в спасении понятия эго от полного уничтожения на протяжении двух поколений упорного позитивизма. Конечно, он использовал этот термин по-разному. Сначала он говорил об утверждающих себя и агрессивных инстинктах эго (в ницшеанском смысле), позже стал понимать эго как рациональный, хотя пассивный, агент, в чьи обязанности входит наилучшее примирение (с помощью планирования или защиты) конфликтующих давлений инстинктов, совести и внешней среды. Таким образом ядерное понятие (пусть даже в строго ограниченных значениях) сохранилось, что позволило динамически ориентированным психологам легче расширить качества эго и сделать его гораздо более активным и важным агентом, чем это было у Фрейда.

Однако опасность, которой хотел избежать Вундт, остается: эго может рассматриваться как deus ex machina [262] , к которому прибегают для повторной сборки разобранного по винтикам психического механизма после того, как этого не смог сделать позитивизм. Сегодня ситуация такова, что многие психологи, пытавшиеся приспособить личность к внешней системе координат, не удовлетворены результатом. Они не обнаружили связи между позитивистскими измерениями и предпочли вновь изобрести эго . Но, к сожалению, позитивизм и теория эго плохо кооперируются. Бергсон критиковал такое применение эго для сохранения лица, уподобляя эту ситуацию дилемме художника. Он говорит, что художник может хотеть изобразить Париж (точно так же, как психолог может хотеть изобразить личность), но все, что он может сделать своими ограниченными средствами, – это зарисовать разные части города. На каждую зарисовку он прикрепляет надпись «Париж», почему-то надеясь, что вырезанные им кусочки магически воссоздадут целое [263] . Аналогично обстоят дела и в психологии: эмпирики, продвинувшиеся со своими аналитическими орудиями настолько далеко, насколько смогли, и не удовлетворенные результатом, прибегли, как и их предшественники, к некоему понятию Я , чтобы выразить в нем (хотя и неадекватно) ту сплоченность, единство и целеустремленность, которые, как им известно, они утеряли в своих фрагментарных представлениях.