Зигмунд Фрейд - Таинство девственности (сборник)

Итак, это была старая, проявившаяся в самом раннем детстве любовь к отцу, у которой он черпал энергию для борьбы против Бога и остроту ума для критики религии. Но, с другой стороны, эта враждебность к новому Богу не была также первоначальным актом – она имела прообраз во враждебных душевных движениях к отцу, появившихся под влиянием страшного сновидения, и, по существу, была только их обновлением. Противоположные движения чувств, которым предстояло управлять всей его последующей жизнью, столкнулись здесь для амбивалентной борьбы вокруг темы религии. То, что получилось из этой борьбы, как симптом – богохульные мысли, навязчивость, владевшая им и заставляющая думать: Бог – грязь, Бог – свинья, – было поэтому настоящим компромиссным результатом, как нам покажет анализ этих идей в связи с анальной эротикой.

Некоторые другие симптомы навязчивости менее типичного характера так же несомненно ведут к отцу, но еще и дают возможность открыть связь невроза навязчивости с прежними случаями.

К богобоязненному церемониалу, которым он в конце концов искупал свое богохульство, относилась также заповедь при известных условиях торжественным образом дышать. При совершении крестного знамения он должен был всякий раз глубоко вдыхать или сильно выдыхать. На его родном языке выдох то же самое, что дух. Это была, следовательно, роль Святого Духа. Он должен был вдохнуть Святой Дух и выдохнуть злых духов, о которых он слышал и читал [114]. Этим злым духам он приписал также и богохульные мысли, за которые он должен был наложить на себя столько покаяния. Но он должен был выдыхать, когда он видел нищих, калек, старых, внушающих жалость людей, и он не понимал, какая связь между этой навязчивостью и духами. Он отдавал себе отчет только в том, что делает это, чтобы не стать таким, как эти люди.

Тут анализ в связи со сновидением привел к тому объяснению, что выдыхание при виде людей, внушающих сожаление, началось только на седьмом году жизни и имело отношение к отцу. Он несколько месяцев не видел отца, когда мать однажды сказала, что поедет с детьми в город и покажет им что-то такое, что их очень обрадует. Она привела их в санаторий, в котором они увидались с отцом; он плохо выглядел, и сыну было его очень жалко. Отец, следовательно, был прообразом всех калек, попрошаек и нищих, в присутствии которых он должен был выдыхать, подобно тому как он был еще и прообразом рож, которые показывают в состоянии страха, и карикатур, что рисуют в насмешку. В другом месте мы узнаем, что эта установка сострадания соотносится еще и с особенной деталью первичной сцены, которая так поздно проявилась в неврозе навязчивости.

Желание не стать таким, как калеки, мотивировавшее выдыхание в присутствии последних, было, следовательно, старой идентификацией с отцом, превращенной в негатив. Все же он копировал отца в положительном смысле, потому что глубокое вдыхание было подражанием шуму, который при коитусе, как он слышал, издавал отец [115]. Святой Дух обязан был своим происхождением этому признаку чувственного возбуждения у мужчин. Благодаря вытеснению это дыхание стало злым духом, для которого имеется еще и другая генеалогия, а именно малярия, которой он был болен во время первичной сцены.

Отрицание этих злых духов соответствовало явно аскетической черте, проявлявшейся еще и в других реакциях. Когда он услышал, что Христос однажды вселил злых духов в свиней, упавших затем с кручи, то он подумал о том, что сестра в свои первые детские годы, еще до того, как он мог об этом помнить, скатилась со скалистой дорожки на берег. Она, значит, тоже была таким злым духом и свиньей; отсюда короткий путь вел к Богу-свинье. Отец сам, как оказалось, также находится во власти чувственности. Когда он узнал историю первых людей, то обратил внимание на сходство своей судьбы с судьбой Адама. В разговоре с няней он лицемерно удивился тому, что Адам позволил женщине навлечь на себя несчастье, и обещал няне, что никогда не женится. В это время резко проявилась враждебность к женщине вследствие соблазнения со стороны сестры. В его будущей любовной жизни ему очень часто мешала эта враждебность. Сестра надолго стала для него воплощением искушения и греха. Когда он исповедовался, он казался себе чистым и безгрешным, и затем ему чудилось, будто сестра подстерегает его, чтобы снова ввергнуть его в грех, и не успевал он опомниться, как провоцировал уже какой-нибудь спор с сестрой, благодаря которому снова становился грешным. Таким образом, он вынужден был все время снова воспроизводить акт соблазнения. Кстати, как его ни мучили его богохульные мысли, он никогда не рассказывал о них на исповеди.

Незаметно мы перешли к симптоматике невроза навязчивости более поздних лет и потому, пропустив многое, что было в это время, расскажем о его конце. Нам уже известно, что невроз этот, никогда не прекращаясь окончательно, усиливался время от времени, а один раз – что нами еще не может быть в полной мере понято, – когда на той же улице умер мальчик, с которым он себя отождествлял. В десятилетнем возрасте к нему был приглашен гувернер-немец, который вскоре приобрел на него очень большое влияние. Поучительно, что вся его тяжелая набожность исчезла и никогда больше не оживала, после того как он заметил и в поучительных беседах с учителем узнал, что этот заместитель отца не придает никакого значения набожности и не верит в истины религии. Набожность исчезла вместе с зависимостью от отца, которого сменил другой, более общительный отец. Это произошло, правда, не без последней вспышки невроза навязчивости, из которой особенно запомнилась ему навязчивость вспоминать о Святой Троице всякий раз, когда видишь на улице три кучки навоза, лежащие вместе. Он никогда не поддавался какому-нибудь воздействию, не сделав попытки удержать обесцененное. Когда учитель убедил его не быть жестоким по отношению к мелким животным, он положил конец и этим злым поступкам, но не без того, чтобы предварительно еще раз основательно удовлетвориться разрезанием гусениц. Так же он вел себя и во время аналитического лечения, проявляя преходящую и «отрицательную» реакцию. После всякого окончательного объяснения симптома путем анализа он на короткое время пытался отрицать его действие усилением этого симптома. Известно, что дети вообще ведут себя подобным образом по отношению к запрету. Когда на них накричишь за то, что они, например, слишком шумят, то, прежде чем прекратить окончательно шуметь, они опять начинают шуметь после запрета и лишь потом успокаиваются. Они демонстрируют этим, что прекратили шуметь как будто добровольно, а не послушались запрета.

Под влиянием немецкого учителя развилась еще и новая сублимация его садизма, одержавшего в связи с приближавшимся тогда его половым созреванием верх над мазохизмом. Он стал мечтать о военщине, о военной форме, оружии и лошадях и беспрерывно отдавался этим грезам. Таким образом, под влиянием мужчины он освободился от своей пассивной установки и сперва вступил на нормальный путь. Отзвуком зависимости от учителя, покинувшего его вскоре после этого, было то, что в последующей жизни он отдавал предпочтение немецкому элементу (врачи, санатории, женщины) перед родным (замещение отца), что создало большие преимущества в лечении.