Зигмунд Фрейд - Таинство девственности (сборник)

Ко времени частичного выздоровления благодаря учителю относится также и сновидение, о котором я упоминаю, потому что оно было отложено до соответствующего случая в лечении. Он видел себя верхом на лошади, преследуемым огромной гусеницей. Он узнал в этом сне намек на прежнее сновидение из периода жизни, предшествовавшего появлению учителя, которое мы давно уже истолковали. В том прежнем сновидении он видел черта в черном одеянии, в вертикальном положении, которое в свое время так напугало его у волка и у льва. Черт пальцем указывал на огромную улитку. Он сейчас же понял, что этот черт есть демон из известной поэмы, а само сновидение – переработка очень распространенной картины, изображавшей демона в любовной сцене с девушкой. Улитка была вместо женщины как исключительно женский сексуальный символ. Руководясь указывающим жестом демона, мы вскоре смогли прийти к заключению, что смысл сна состоит в том, что сновидец тоскует по ком-то, кто дал бы ему последние, еще недостающие наставления о загадке полового общения, как в свое время отец в первичной сцене дал ему первые.

По поводу более позднего сновидения, в котором женский символ заменен мужским, он вспоминает одно определенное переживание незадолго до сновидения. Однажды он проезжал верхом в имении мимо спящего мужика, возле которого лежал его сын. Мальчик разбудил отца и сказал ему что-то, вслед за чем отец стал ругать и преследовать всадника, так что последний поспешил удалиться на своей лошади. К этому присоединяется второе воспоминание, что в том же имении он видел деревья, совершенно белые оттого, что они были облеплены гусеницами. Нам понятно, что он бежал также от реализации фантазии, что сын спит с отцом. Кроме того, он примешал сюда белые деревья, чтобы намекнуть на кошмарный сон о белых волках на ореховом дереве. Это был, следовательно, просто взрыв страха перед женственной установкой к мужчине, от которой он сначала защищался посредством религиозной сублимации, а вскоре за тем – посредством воинской, еще более реальной установки.

Но большой ошибкой было бы полагать, что после исчезновения симптомов навязчивости невроз навязчивости не оставил у него никакого следа. Процесс привел к победе благочестивой веры над критически-исследовательским протестом, и предпосылкой его было вытеснение гомосексуальной установки. Оба фактора привели к устойчивым дефектам. Интеллектуальная деятельность после этого первого большого поражения тяжело пострадала. Прилежания к учению не развилось, и больше не проявлялся у него тот острый ум, который в свое время, в пятилетнем возрасте, разрушал своей критикой учения религии. Совершившееся во время того кошмарного сновидения вытеснение слишком сильной гомосексуальности сохранило это душевное, огромной важности, движение за бессознательным, задержало его таким образом при его первоначальной целевой установке и оттеснило его от всех тех сублимаций, на которые оно обычно направляется. У пациента поэтому не было тех социальных интересов, которые составляют содержание жизни. Только тогда, когда в лечении удалось освободить эту скованность гомосексуальности, положение вещей смогло принять лучший оборот, и очень интересно было наблюдать, как – без непосредственного указания врача – всякая освобожденная доля гомосексуального либидо стремилась найти себе применение в жизни и приобщиться к большой общественной деятельности человека.

Прошу читателя вспомнить, что эту историю детского невроза я получил, так сказать, как побочный продукт во время анализа заболевания в зрелом возрасте. Я должен был составить ее из еще меньших отрывков, чем те, какими обычно располагаешь для синтеза. Эта нетрудная работа имеет свой предел. Я, следовательно, должен удовлетвориться тем, что предлагаю отдельные части, которые читатель сам соединит в одно живое целое. Как неоднократно подчеркивалось, описанный невроз навязчивости возник на почве анально-садистской конституции. Но до сих пор речь шла только о главном факторе – о садизме и его трансформации. Все, что касается анальной эротики, было преднамеренно оставлено в стороне, теперь же необходимо соединить все вместе.

Аналитики уже давно пришли к заключению, что многочисленные влечения, объединенные в понятии анальной эротики, имеют необычайное, не поддающееся адекватной оценке значение для всего строя сексуальной жизни и душевной деятельности. Заметим также и то, что одно из самых важных проявлений преобразованной эротики на этой основе обнаруживается в обращении с деньгами; эта особенность привлекла к себе интерес психоаналитика. Мы привыкли объяснять интерес к деньгам наслаждением, связанным с экскрементами, поскольку он, по природе своей, либидозен и нерационален, и требовать от нормального человека, чтобы в своих отношениях к деньгам он был безусловно свободен от либидозных влияний.

У нашего пациента во время его более позднего заболевания отношение к деньгам было нарушено в сильной мере и накладывало отпечаток на его несамостоятельность и жизненную дееспособность. Благодаря наследству, полученному от отца и дяди, он стал очень богат, явно придавал большое значение тому, чтобы слыть богатым, и весьма огорчался, когда его в этом отношении недооценивали. Но он знал, сколько он имел, сколько тратил и сколько у него оставалось; трудно было сказать, считать ли его скупым или расточительным. Он вел себя то так, то иначе, но никогда его поведение не указывало на рациональность и последовательность. Судя по некоторым странным чертам, которые я упомяну ниже, можно было бы считать его за ненормального скупца, который в богатстве видит самые большие преимущества своей личности и, в сравнении с денежными интересами, не принимает во внимание какие бы то ни было чувства. Но других он ценил не по богатству и во многих случаях проявлял себя скорее скромным и готовым оказать помощь. Он не умел сознательно распоряжаться деньгами, они имели для него какое-то другое значение. Я уже упомянул, что мне казалось очень подозрительным то, как он утешил себя, потеряв сестру, ставшую в последние свои годы его лучшим товарищем, а именно: теперь ему незачем делить с ней наследство родителей. Еще страннее, может быть, было то спокойствие, с каким он это рассказывал, как будто бы совсем не осознавал бесчувственности, в которой таким образом признавался. Хотя анализ реабилитировал его, показав, что боль за сестру подверглась сдвигу, но тогда стало совсем непонятным то, что в богатстве он хотел найти замену сестре.

В другом случае его поведение казалось загадочным ему самому. После смерти отца оставшееся имущество было разделено между ним и матерью. Мать управляла имуществом и, как он сам признавал, шла навстречу его денежным требованиям щедро и самым безупречным образом. И тем не менее каждое обсуждение денежных вопросов между ними кончалось жесточайшими упреками с его стороны, что она его не любит, что она думает только о том, как бы сэкономить на нем, и что она, вероятно, желала бы лучше всего видеть его мертвым, чтобы полностью распоряжаться деньгами. Мать, плача, уверяла его в своем бескорыстии, он стыдился и совершенно искренне уверял, что вовсе этого и не думает, но был уверен, что при случае повторит эту сцену.