Карл Юнг - Очерки по психологии бессознательного (сборник)

Следует кое-что сказать по поводу свойственного нам, западным людям, страха перед другой стороной. Ведь этот страх не вполне оправдан, хотя он реален. Нам хорошо понятен страх ребенка и первобытного человека перед огромным, незнакомым миром. Этот детский страх перед другой стороной есть и у нас там, где мы точно так же соприкасаемся с огромным, незнакомым миром. Но мы переживаем этот страх как аффект, не зная, что он и есть мировой страх, так как мир аффектов невидим. У нас на этот счет имеются либо просто теоретические предубеждения, либо суеверные представления. Даже в присутствии многих образованных людей невозможно вести речь о бессознательном, чтобы тебя не обвинили в мистицизме. Обоснован же этот страх постольку, поскольку то, что выдает другая сторона, колеблет наше рациональное мировоззрение с его научными и моральными гарантиями, в которые столь горячо верят как раз потому, что они сомнительны. Если бы этого можно было избежать, то настоятельный совет древних «не будить спящую собаку» был бы единственной достойной рекомендацией. И здесь я хотел бы настоятельно подчеркнуть, что никому не советую принимать изложенную выше технику в качестве чего-то необходимого или даже полезного – во всяком случае, никому, кто не прибегает к этому, побуждаемый необходимостью. Как уже было сказано, существует сложное сочетание временных пластов: есть седобородые старцы, которые умирают невинными, как грудные младенцы, но и по сей день продолжают появляться на свет дикари. Есть истины, которые принадлежат будущему, истины, что были верны еще вчера, и есть такие, которые не принадлежат времени.

Я могу, конечно, представить себе, что кто-нибудь станет пользоваться такой техникой, так сказать, из священного любопытства, например, юноша, который захотел бы приделать себе крылья не потому, что у него парализованы ноги, а потому, что он жаждет солнца. Но человек взрослый, лишившийся довольно многих иллюзий, пожалуй, лишь насильно решится на то, чтобы внутренне унизиться и заново пережить свои детские страхи. Нелегкое это дело – стоять между дневным миром поколебленных идеалов и дискредитировавших себя ценностей и ночным миром, по всей видимости, бессмысленной фантазии. Предопределенность такого положения и впрямь столь ужасающа, что нет, наверное, никого, кто не хватался за какую-нибудь гарантию – даже если это и отступление назад, к матери, которая спасала в детстве от ночных страхов. Тот, кто боится, оказывается зависимым; слабый нуждается в поддержке. Вот почему уже первобытный разум, движимый глубочайшей психологической необходимостью, породил религиозные учения и воплотил их в колдунах и жрецах. Extra ecclesiam nulla salus [145]– истина, верная еще и сегодня для тех, кто способен вернуться обратно в церковь. Для тех же немногих, кто на это неспособен, остается только зависимость от человека – зависимость, как мне хочется думать, более смиренная или более гордая, опора более слабая или более надежная, нежели какая-нибудь другая. Что же в таком случае можно сказать о протестанте? У него нет ни церкви, ни священника, у него есть только Бог, но даже Бог становится сомнительным.

Читатель, должно быть, с удивлением задаст себе вопрос: «Но что же в конце концов, делает анима, если нужна такая двойная страховка, чтобы разбираться с ней?» Я порекомендовал бы читателю изучать сравнительную историю религий, чтобы наполнить мертвые для нас хроники эмоциональной жизнью, которая была внутренним опытом тех, кто жил, исповедуя эти религии. Тем самым он получит представление и о том, какова жизнь на другой стороне. Древние религии с их возвышенными и смешными, добрыми и жестокими символами не упали к нам с неба, а возникли в той же человеческой душе, которая живет в нас и сейчас. Все эти вещи со своими первичными формами живут в нас и в любое время могут обрушиться на нас со всей своей разрушительной силой – под видом массовых суггестий, против которых индивид беззащитен. Наши страшные боги сменили лишь свои имена: теперь они рифмуются со словами на – изм. Или, может быть, кто-то осмелится утверждать, будто мировая война или большевизм оказались остроумным изобретением? Во внешнем мире в любой момент может уйти под воду целый континент, сместиться полюс или вспыхнуть новая эпидемия, а в нашем внутреннем мире в любой момент может произойти нечто подобное, только, конечно, в форме идеи, но с не менее опасными и непредсказуемыми последствиями. Неумение адаптироваться к этому внутреннему миру – столь же тяжкое по последствиям упущение, как невежество и неловкость во внешнем мире. И лишь ничтожно малая часть человечества, живущая главным образом на густонаселенном азиатском полуострове и называющая себя «культурной», вследствие недостаточного контакта с природой пришла к мысли о том, что религия – это вид своеобразного духовного расстройства с неясным предназначением. С безопасного расстояния, например из Центральной Африки или Тибета, это определенно может выглядеть так, как если бы эта малая часть спроецировала свои собственные бессознательные умственные расстройства на нации, еще обладающие здоровыми инстинктами.

Поскольку явления внутреннего мира субъективно воздействуют на нас сильнее в силу своей бессознательности, постольку тому, кто хочет добиться в своей собственной культуре дальнейшего прогресса (а разве всякая культура не начинается с отдельного человека?), необходимо объективировать воздействия анимы, а затем попробовать понять, какие содержания составляют основу этих воздействий. Тем самым он получит возможность адаптации и защиту от невидимого. Такая адаптация, конечно, не может быть удачной без уступок обоим мирам. Из учета внутренних и внешних требований, точнее говоря, из их конфликта, выявляются возможное и необходимое. К сожалению, наш западный разум вследствие недостатка культуры еще не выработал понятия, не дал даже имени для выражения единства противоположностей через срединный путь – этой наиважнейшей определяющей части внутреннего опыта, понятия, которое было бы сопоставимо с китайским Дао. Это одновременно и глубоко индивидуальное событие, и наиболее универсальное, закономерное проявление смысла жизни индивида.

В ходе предыдущего изложения я принимал в расчет исключительно маскулинную психологию. Анима, будучи категорией женского рода, является фигурой, компенсирующей исключительно маскулинное сознание. У женщин компенсирующая фигура носит мужской характер и может поэтому обозначаться как анимус. Если весьма нелегкой задачей является описание смыслового содержания анимы, то трудности возрастают многократно, когда речь заходит о психологии анимуса.