Карл Юнг - Структура и динамика психического (сборник)

398 Я уже упоминал, что Фрейд установил, что в бессознательном присутствуют архаические остаточные формы и примитивные способы функционирования. Дальнейшие исследования и богатейший материал наблюдений подтвердили этот вывод. Учитывая строение тела, было бы странно, если бы психическое оказалось единственным биологическим феноменом, в котором не обнаруживалось бы различимых следов его эволюции. Вполне вероятно, что в случае психического таковые связаны с инстинктивной основой. Биологическая концепция «паттернов поведения» соотносит инстинкт с архаическим следом. Аморфных инстинктов фактически не существует, то есть каждый инстинкт несет в себе паттерн соответствующей ему ситуации. Он всегда воплощает некий образ с неизменно присущими ему чертами. Инстинкт муравья-листореза следует образу, в котором схвачено все – муравей, дерево, лист, его «срезывание», транспортировка и даже маленькая муравьиная плантация 111. Если какое-то из этих условий отсутствует, инстинкт не срабатывает, поскольку он невозможен вне своего общего паттерна, своего образа. Такой образ представляет собой априорный прообраз. У муравья он является врожденным, первичным относительно любой его активности, поскольку для него никакая активность вообще немыслима, покуда ее не инициирует и не сделает возможной инстинкт, основанный на соответствующем паттерне. Такая схема верна для всех инстинктов и проявляется в одной и той же форме у всех особей данного вида. Это так же верно и для человека: ему присущи априорные прообразы инстинктов, которые задают основания и паттерны его активности – постольку, поскольку он действует инстинктивно. Как биологическое существо, он не имеет выбора и вынужден действовать специфически человеческим образом и следовать своему паттерну поведения. Это задает довольно узкие границы возможного для него диапазона желаний и волевых актов; чем уже диапазон, тем примитивнее человек и тем больше его сознание зависит от сферы инстинктов. Хотя, в каком-то смысле, вполне корректно рассматривать паттерны поведения как сохранившиеся архаические следы, как это делал Ницше применительно к функции сновидений, хотя такой подход не совсем справедлив, так как не учитывает биологический и психологический смысл этих прообразов. Это не просто реликты и рудименты более ранних способов функционирования – это неустранимые и биологически необходимые регуляторы инстинктивной сферы, их область действия распространяется на все психическое и ограничивается в своей безусловности лишь рамками относительной свободы воли. Можно сказать, что в образе выражается смысл инстинкта.

399 Хотя идея о существовании инстинктивных паттернов не противоречит биологии человека, эмпирически доказать существование конкретных прообразов очень сложно. Ибо орган, посредством которого мы могли бы постичь их, – сознание – представляет собой не только результат трансформации изначального инстинктивного образа, но и сам инструмент этой трансформации. Поэтому не удивительно, что человеческий разум бессилен выявить присущие человеку прообразы, подобные тем, о которых нам известно в мире животных. Я должен признать, что не вижу прямого пути для решения этой проблемы. И тем не менее, мне удалось (как я полагаю) найти косвенный подход к исследованию инстинктивных образов.

400 Здесь я хотел бы вкратце описать, как произошло это открытие. Мне часто приходилось наблюдать пациентов, чьи сновидения указывали на богатый запас фантазийного материала. Неизменно, через самих пациентов, я проникался впечатлением, что они были преисполнены фантазий, но при этом оказывались не в состоянии рассказать мне, где, собственно, находится источник внутреннего напряжения. Поэтому я брал в качестве отправной точки тот или иной образ из сновидения или ассоциацию пациента и, исходя из этого, ставил перед ним задачу детализировать или развить эту тему, отпустив поводья своей фантазии. В зависимости от индивидуальных склонностей и талантов пациент мог решать эту задачу любым способом – посредством драмы, умозрительных рассуждений, зрительных и звуковых образов, обращаясь к танцу, живописи, рисунку или же моделированию. В результате использования этой техники у меня накопилось огромное число набросков, рисунков и сложных композиций, которые долгие годы приводили меня в недоумение своим разнообразием, пока я не осознал, что стал свидетелем спонтанных проявлений бессознательного процесса, который осуществлялся технически с помощью художественных навыков пациента; позднее я назвал его «процессом индивидуации». Но задолго до того, как на меня снизошло это озарение, я заметил, что применение данного метода часто ведет к уменьшению частоты и интенсивности сновидений, тем самым ослабляя не находящее выражения давление, идущее от бессознательного. Во многих случаях это приносило весомый терапевтический эффект, что поощряло и меня, и моего пациента усиленно работать в этом направлении, несмотря на не сообразные ни с чем результаты 112. Чем больше я подозревал, что эти конфигурации, построения или узоры несут в себе определенную заданность, тем меньше я готов был отважиться строить на этот счет какие-либо теории. Подобная сдержанность давалась мне нелегко, так как во многих случаях я имел дело с пациентами, которые нуждались в умственной point d’appui [60]. Я должен был давать хотя бы предварительную интерпретацию, в меру своих возможностей, пересыпая ее бесчисленными «возможно», «если», «однако» и никогда не переходя за пределы раскрывающейся передо мною картины. Я всегда делал все возможное, чтобы свести интерпретацию каждого побочного образа к вопросу и предоставить пациенту возможность ответить на него благодаря свободному полету фантазии.

401 В хаотическом наборе образов, с которым я первоначально столкнулся, в процессе дальнейшей работы выделилась определенная, хорошо различимая тема и формальные элементы, которые повторялись в тождественной или сходной форме у совершенно различных индивидов. В качестве наиболее заметных характеристик я упомяну: хаотическое многообразие и упорядоченность; двойственность; оппозицию света и тьмы, верхнего и нижнего, правого и левого; соединение противоположностей в третьем; кватерность (квадрат, крест); склонность к вращению (круговому, сферическому), и, наконец, центрированность и радиальную структуру. Триадные образования, отдельно от сплетения противоположностей (complexio oppositorum [61]) в третьем, встречались относительно редко и их появление объяснялось особыми обстоятельствами 113. Как показал мой опыт, непревзойденной вершиной всего процесса развития оказывался процесс центрирования 114, который характеризовался исключительным терапевтическим эффектом. Типичные особенности, перечисленные выше, достигают пределов абстракции; однако в то же самое время они являются простейшими выражениями формообразующих принципов. В действительности паттерны значительно более переменчивы и гораздо более конкретны, чем можно себе представить. Их вариабельность не поддается описанию. Я могу только сказать, что все мотивы известных мифологий хоть изредка, но проявлялись в этих конфигурациях. Даже если бы мои пациенты в какой-либо степени осознавали мифологические мотивы, то изобретательность творческой фантазии оставила бы их знания далеко позади. В основном же мои пациенты обладали только минимальными знаниями мифологии.