Пол Таф - Как дети добиваются успеха

– Ну, конечно, – подтвердил Приллелтенский. – Это же была очень красивая игра.

В следующем месяце IS 318 едва не совершила такой же примечательный рывок: Джеймс, Юстас, Айзек и Денни не дотянули пол-очка до победы на национальном чемпионате старших школ, несмотря на тот факт, что ни один из них не учился в старших классах. Они побеждали команды лучших школ страны – Bronx Science и Stuyvesant из Нью-Йорка, Whitney Yang из Чикаго, Lakeside School (альма-матер Билла Гейтса) из Сиэтла – и проиграли свой последний раунд команде из старшей школы Hunter College .

Несмотря на все свои громкие победы в Коламбусе, Джеймс Блэк набрал лишь 11 очков рейтинга в этом турнире, поднявшись с 2149 до 2160 – ему все еще не хватало 40 очков, чтобы стать национальным мастером.

Остаток весны его рейтинг то повышался, то понижался, приближаясь к 2200, потом падая. Наконец, 17 июля в клубе Marshall Джеймс победил Майкла Финнерана, 18-летнего шахматиста из Коннектикута, и его рейтинг достиг 2205 пунктов. Он стал национальным мастером.

В начале сентября Джеймс устроил вечеринку под сенью деревьев в Фултон-парке. Приглашенные сидели на раскладных стульях, и Джеймсу подарили огромный торт, который венчало съедобное фото, изображавшее его самого за шахматной доской, обрамленное по краям белой глазурью.

На вечеринке присутствовал Морис Эшли, первый и пока единственный гроссмейстер-афроамериканец, и он официально провозгласил Джеймса, Юстаса и Джошуа Коласа, 12-летнего шахматиста из нью-йоркской школы White Plains , членами только что основанного общества, получившего название Young Black Masters Club . Всего через год после того как Юстас стал первым афроамериканским мастером младше 15 лет, в Америке уже насчитывалось три мастера младше 13 лет – и это составляло предмет гордости не только их родственников, но и всех чернокожих шахматистов и их фанатов в США.

Элизабет Шпигель произнесла речь, в которой подчеркнула, что хотя она гордится достижениями Джеймса, еще больше она гордится продемонстрированной им решимостью. Она рассказала историю его прошлого шахматного года, как он частенько не дотягивал всего нескольких очков до 2200, а потом снова и снова откатывался назад.

– Вообразите, насколько это должно было его расстраивать, – говорила она собравшейся толпе. – А потом прибавьте к этому разочарованию тот факт, что все и каждый наблюдают за тобой, спрашивают, как у тебя дела, ожидая, что ты вот-вот сделаешь это. Более года, – продолжала Шпигель, – Джеймс занимался, учил тактику, играл, анализировал игры, разбирал свои ошибки и неверные представления – и не сдавался. За последний год он сыграл в 65 турнирах, провел 301 рейтинговую игру. Случается, что он играет на турнире до 11 часов вечера, а потом встает ни свет ни заря, чтобы 30 минут позаниматься тактикой, прежде чем пойти на уроки в школу. Он работал так упорно, так терпеливо, так долго! Вот за что я больше всего уважаю Джеймса.

Весной, сразу после окончания того победного турнира, Шпигель поставила перед собой новую задачу. В следующем октябре тысячи нью-йоркских учащихся восьмых классов должны были держать труднейший экзамен, известный под названием «Вступительный тест для специализированных старших школ» ( Specialized High School Admissions Test ). Ученики, которые хорошо с ним справились, были бы приняты в одну из престижных селективных старших школ города – в том числе Stuyvesant, Brooklin Tech, Bronx Science .

Шпигель решила вызваться добровольцем и подготовить Джеймса к испытанию. Джон Гэлвин, заместитель директора, говорил ей, что она взвалила на себя невыполнимую миссию, что ученик, который последовательно набирал меньше среднего балла на стандартных тестах, никоим образом не может получить отлично на вступительном экзамене в специализированную школу.

Но Шпигель видела, с какой поразительной быстротой Джеймс впитывает шахматные знания, и была уверена в своих собственных педагогических способностях. Как она выразилась в электронном письме, посланном мне в апреле: «Я рассчитываю, что в течение полугода, если он действительно будет в этом заинтересован и станет хорошо заниматься, я смогу научить умного парня чему угодно, верно?»

Однако в середине июля Шпигель сказала мне, что начинает падать духом. Она упорно готовила Джеймса к тесту, и он вкладывался в эту работу, даже в жаркие летние дни, но ее удручало то, сколь многого он не знает. Он не мог показать на географической карте Африку и Азию. Он не мог назвать ни единой европейской страны. Когда они занимались тренировками на понимание прочитанного текста, оказывалось, что ему не знакомы такие слова как «инфантильный», «коммунальный» и «целительный».

К сентябрю они уже работали вместе после уроков и по выходным по многу часов подряд, и она втайне начинала отчаиваться, стараясь поддерживать дух Джеймса, в то время как ее собственный падал. Когда Джеймс расстраивался и говорил, что он ничего не смыслит в аналогиях и тригонометрии, Шпигель жизнерадостно отвечала ему, что это примерно так же, как в шахматах: всего несколько лет назад он ничего собой не представлял как шахматист, а потом получил специальную подготовку, упорно трудился и овладел мастерством.

– Я говорю ему: мы дадим тебе специализированную подготовку и здесь, и тогда ты сможешь преуспеть в этих предметах, – рассказывала она мне. – И он ненадолго расцветает, говоря «ладно, нет проблем». Но на самом деле я не говорю ему, насколько это трудно.

Для меня (и, как я подозреваю, для Шпигель тоже) Джеймс являл собой сложную загадку. Это был юноша, явно обладающий острым интеллектом (что бы ни означало слово «интеллект», невозможно победить украинского гроссмейстера, не обладая этим качеством в достаточной степени). И он казался настоящим образцом выдержки: у него была четкая цель, которую он страстно желал; он упорно, неутомимо и эффективно работал ради достижения этой цели (я в жизни не встречал 12-летнего ребенка, который более упорно трудился бы над чем угодно).

И все же Джеймс, в соответствии со стандартными прогнозами учебных успехов, попадал в разряд ниже среднего, обреченный в лучшем случае на среднее будущее.

Если сравнить перспективы Джеймса с перспективами Маша или других ребят из Роузленда, его история кажется изумительной сказкой об успехе. Но столь же легко увидеть в ней и куда менее вдохновляющую историю – повесть о нереализованном потенциале. Когда Шпигель той осенью рассказывала мне о своих занятиях с Джеймсом по подготовке к тесту, порой в ее голосе звучало изумление: насколько же мало информации, не относящейся к шахматам, он получил до сих пор за свою жизнь!

– Я ужасно злюсь – не на него, а за него, – рассказывала она мне. – Он знает основные дроби, но не знает геометрии, не представляет, что это такое – написать равенство. Он находится на таком уровне, на каком я была во втором или третьем классе школы. Казалось бы, он за это время должен был большему научиться!