Пол Таф - Как дети добиваются успеха

Смягчать воздействие нищеты и обеспечивать молодых людей возможностями избежать ее – это исторически было одной из самых существенных функций любого национального правительства, наряду со строительством мостов и охраной границ.

Цифры из долгосрочного опроса мнений, проводимого исследовательским центром Пью, показывают, что большинство американцев с этим согласны. Хотя общественная поддержка в пользу помощи бедным несколько ослабела после 2008 года, как часто бывает в экономически тяжелые времена, абсолютное большинство американцев по-прежнему согласно с утверждениями «правительство должно гарантировать каждому гражданину достаточное количество пищи и крышу над головой» и «обязанность правительства – заботиться о людях, которые не в состоянии позаботиться о самих себе».

И хотя этот опрос оформлен в терминах возможностей, общественный консенсус гораздо более ясен и непреклонен: с 1987 года, когда Пью начал задавать эти вопросы, от 87 до 94 процентов респондентов соглашались с утверждением «наше общество должно делать то, что необходимо, чтобы у каждого были равные возможности для успеха».

Но хотя американцы остаются, как и всегда, преданными идее помощи своим менее удачливым соседям в деле преуспевания, за последние несколько десятилетий нечто важное все же изменилось: то, что было некогда шумной и страстной национальной дискуссией на тему «как лучше всего победить бедность», утихло почти до полного молчания.

В 1960-х годах бедность была главным стержнем публичных дебатов. Невозможно было быть серьезным политическим интеллектуалом, не внеся свой вклад в этот вопрос. В период правления администрации Джонсона местом, куда стремились умные, амбициозные молодые люди в Вашингтоне, был Департамент экономических возможностей – командный центр «войны с бедностью».

В 1990-е годы снова разгорелась мощная публичная дискуссия о бедности, и бóльшая часть ее сосредоточилась вокруг вопроса реформы пособия по безработице. Но теперь эти дебаты практически исчезли. У нас есть демократический президент, который провел начальные годы своей карьеры, лично сражаясь с бедностью, работая в тех же бедных районах, в которых сегодня работают адвокаты KIPP, – и, в сущности, занимаясь очень похожей работой. Но, став президентом, он потратил меньше времени на обсуждение вопроса о бедности на публике, чем любой из его недавних демократических предшественников.

И ведь дело не в том, что сама бедность исчезла. Это далеко не так. В 1966 году, на пике войны с бедностью, уровень бедности был чуть ниже 15 процентов; в 2010 году он составлял 15,1 процента. А сейчас уровень бедности среди детей существенно выше. В 1966 году он составлял чуть более 17 процентов. Теперь эта цифра равна 22 процентам, что означает, что от одной пятой до одной четверти американских детей растут в нищете.

Так если бедность сегодня является, по крайней мере, столь же большой проблемой, как и в 1960-х годах, почему мы практически перестали говорить о ней – по крайней мере, публично?

Думаю, ответ на этот вопрос отчасти связан с психологией интеллектуалов, занимающихся общественной деятельностью. Война с бедностью оставила весьма глубокие шрамы на душах хорошо образованных идеалистов, которые ее развязали, создав своего рода посттравматическое стрессовое расстройство у политических аналитиков-зануд.

Вспомните, президент Кеннеди впервые заговорил о том, чтобы положить конец бедности, примерно в то же время, когда пообещал отправить человека на Луну. Начало 1960-х годов было началом эры оптимизма и великих надежд в Вашингтоне, и полеты космических кораблей «Аполлон» оправдывали эти надежды. Они стали величайшим национальным триумфом, воплощая благую весть: если мы как нация целиком сосредоточимся на какой-нибудь проблеме, то сможем разрешить ее.

Вот только проблему бедности мы не разрешили. Некоторые из вмешательств, составлявших войну с бедностью, были эффективными – но огромное их число не давало эффекта. Еще большее количество мер, казалось, причиняет больше вреда, чем блага. А если вы – человек, который верит, что умные люди, работающие при поддержке правительства, в состоянии разрешать большие задачи, то это слишком горькая истина, чтобы ее признать. Слишком больно признавать, что нанести решающий удар по бедности оказалось намного труднее, чем мы предполагали, – и еще больнее признавать, что сорок пять лет спустя мы по-прежнему не очень хорошо понимаем, что же делать.

Примерно в последнее десятилетие случилось еще кое-что, что помогает объяснить, почему исчезли дебаты о бедности: они слились с дебатами об образовании.

Некогда образование и бедность были двумя совершенно раздельными темами в публичной политике. Один разговор вращался вокруг тем «новой математики» и «почему Джонни не умеет читать». И был совершенно другой разговор, о трущобах и голоде, о пособии по безработице и обновлении городов. Но чем дальше, тем больше они становились одним и тем же разговором, и он шел вокруг пропасти в области достижений между богатыми и бедными – вокруг того очень реального факта, что в целом дети, которые растут в неимущих семьях Соединенных Штатов, очень плохо учатся в школе.

У этого слияния несколько причин. Первая из них восходит к «Кривой нормального распределения» – противоречивой книге 1994 года, посвященной IQ и написанной Чарлзом Мюрреем и Ричардом Геррнштейном. Несмотря на то что я и многие другие считаем ошибочным выводом, что расовые различия в тестах достижений с наибольшей вероятностью являются результатом генетических различий между расами, эта книга содержала очень важное новое наблюдение: оценки в школе и результаты тестов достижений являются очень хорошими предсказателями всякого рода результатов в дальнейшей жизни – не только того, насколько далеко вы продвинетесь в учебе и сколько будете зарабатывать, когда ее закончите, но и станете ли вы совершать преступления, будете ли принимать наркотики, женитесь ли вы и разведетесь ли.

«Кривая нормального распределения» показала, что дети, которые хорошо учатся в школе, обычно склонны преуспевать и в жизни, и неважно, из бедной они семьи или из богатой.

И это привело к интригующей идее, той, которая оказалась привлекательной для социальных реформаторов с обоих концов политического спектра: если мы сможем помочь бедным детям усовершенствовать свои академические навыки и академические результаты, они сумеют избежать замкнутого круга бедности посредством собственных способностей и без дополнительных подачек или привилегий.

В конце 1990-х и начале 2000-х годов эта идея набрала силу из-за двух важных феноменов. Одним из них было принятие в 2001 году закона «Ни одного отстающего ребенка». Впервые за всю историю закон обязывал штаты, города и индивидуальные школы собирать детальную информацию о том, как учатся их учащиеся – как функционирует не только ученический контингент в целом, но и его индивидуальные подгруппы: представители меньшинств, неимущие, не владеющие английским языком.