Игорь Кон - Бить или не бить?

Американские критики телесных наказаний подметили, что аргументы сегодняшних апологетов порки слово в слово повторяют аргументы, которые в XIX в. приводили противники отмены рабства.

Те и другие утверждают, что Бог на их стороне и что Библия говорит то же, что они. Только защитники порки цитируют Соломоновы притчи («Кто жалеет розги своей» и т. д.), а защитники рабства – книгу Левита (Левит 25: 44–46).

Те и другие ссылаются на право собственности: «Это мои рабы/дети, я их купил/породил, и никто другой не может ими распоряжаться!»

Те и другие уверены, что африканцы/дети радикально отличаются от других людей, поэтому с ними нужно обращаться иначе.

Те и другие ссылаются на пример великих людей, которых пороли или которые владели рабами, и это им не повредило.

Те и другие уверяют, что рабство/порка полезны для своих жертв. Рабов порка облагораживает, а детей очеловечивает.

Те и другие уверяют, что все, что они делают со своими детьми/рабами, направлено исключительно к пользе последних.

Чтобы понять, откуда ноги растут и откуда, точнее, куда дует ветер, это очень полезное наблюдение.

Тем не менее вопросы остаются. Если телесное наказание – часть нашего исторического педагогического арсенала, можно ли отказаться от части, не меняя целого? Из того, что нечто привилось и оказалось успешным в Швеции, никоим образом не вытекает, что то же самое получится в Китае или в Тунисе. Национальная педагогика не существует вне национальной культуры.

Подведем итоги.

1. В архаических и патриархальных обществах телесное наказание было всеобщей и универсальной формой дисциплинирования детей, обеспечивавшей поддержание вертикали власти и межпоколенную трансмиссию культуры.

Философы спорили лишь о допустимой степени жестокости наказания и условиях его применения.

2. В связи с усложнением содержания и методов социализации и появлением философии гуманизма в начале Нового времени этот подход подвергается все более резкой критике, но эта критика касается больше школы, чем семьи, и скорее обучения, нежели воспитания.

3. Эволюция телесных наказаний в западноевропейской школе, отчетливее всего прослеживаемая в Великобритании, включала: а) смягчение жестокости, б) появление формальной регламентации, ослабление учительского произвола и в) попытки координации вертикальной учительской власти и горизонтальной власти соучеников, которые зачастую конфликтовали друг с другом и действовали разнонаправлено.

4. К концу XIX – началу XX в. под влиянием ряда макросоциальных факторов и развития самой системы образования, включая появление женского образования и совместных (смешанных) школ, в государственных школах большинства европейских стран телесное наказание маргинализируется или запрещается (в церковных школах оно сохраняется). Семейные отношения оставались вне сферы государственного контроля, за исключением случаев явного физического насилия над ребенком.

5. После Второй мировой войны, на волне общей демократизации мира и с появлением понятия «права ребенка», начинается мощное международное движение за полный запрет телесных наказаний, достигшее кульминации в начале нового столетия, когда Парламентская Ассамблея Совета Европы (ПАСЕ) провозгласила Общеевропейский запрет на телесные наказания детей, который законодательно поддержали 27 государств.

6. Опыт Швеции и нескольких других стран, последовавших ее примеру, показывает, что новое законодательство, в сочетании с активной разъяснительной работой, находит сочувственный отклик у населения, а изменение дисциплинарных практик положительно сказывается на условиях жизни детей. Однако эта инициатива не может быть осуществлена только политическими и административными мерами.

7. Хотя телесные наказания детей в современном мире стали проблематичными, далеко не все люди и страны поддерживают их законодательный запрет. По этим вопросам идет острая полемика. Нормативные установки и реальные родительские дисциплинарные практики сплошь и рядом не совпадают. Кроме того, они различаются не только у населения разных стран, но и в разных социально-экономических и культурных слоях одного и того же общества.

8. Темп соответствующих изменений зависит не только от степени модернизации каждого конкретного общества, но и от исторических особенностей его традиционной, прежде всего религиозной, культуры. Механическое копирование чужого опыта может вызвать отторжение и эффект бумеранга.

9. «Запрет телесного наказания» выглядит простым и понятным политическим лозунгом. Но любая дисциплинарная форма функционирует и имеет смысл лишь в рамках целостной системы социализации детей, стилей родительства и т. д., которые не могут быть изменены по щучьему веленью.

Если верить модным псевдоисторическим сочинениям, наши предки были самым чадолюбивым и добрым народом в мире. Его единственная беда – злые и завистливые соседи. Действительность, подробно описанная в дореволюционной правовой, исторической и этнографической литературе (Сергеевский, 1887; Таганцев, 1874–1880; Тимофеев, 1897; Жбанков, Яковенко, 1899; Евреинов 1917) и некоторых недавних публикациях (Рогов, 1995; Анисимов, 1999; Покровская, 2004) [1] , выглядит совсем не так благостно.

Выдающийся режиссер и театральный деятель Николай Николаевич Евреинов (1879–1953) темпераментно писал в 1901 г. в своем выпускном сочинении в Императорском училище правоведения (в 1913 и 1917 гг. этот пронизанный духом предреволюционных 1900-х реферат был опубликован отдельной книгой, в 1994 г. вышло ее факсимильное издание): «Наши предки воспитывались около плах и эшафотов, никогда они не собирались в большем многолюдстве, чем в дни торговых казней или военных экзекуций, их песни, их игры и забавы проникнуты потехой битья, “не бить” значило долгое время “не властвовать”, “не учить”, то есть быть не тем, чем похвально быть, “Домострой», основанный на плетях и сокрушении ребер, вошел в их плоть и кровь…» (Евреинов, 1994).

Главное различие между Россией и Европой обнаруживается не столько в положении детей, которых в Средние века и в начале Нового времени одинаково жестоко наказывали практически везде, сколько в положении взрослых. Затянувшееся до 1861 г. крепостное право, в сочетании с деспотической государственной властью, отрицало человеческое достоинство как таковое, позволяя пороть, пытать и забивать насмерть взрослых мужчин и женщин, причем ни каратели, ни жертвы ничего противоестественного и унизительного в этом не видели. Дискутировались лишь вопрос о допустимой мере жестокости и сословные привилегии: кого можно, а кого нельзя пороть. Да и эти споры возникли только в XVIII в.