Сильвия Энтони - Открытие смерти в детстве и позднее

Четырнадцать человек, не подчинившихся власти экспериментатора, значительную часть времени находились в сильном возбуждении и даже в гневе или иногда они просто вставали и выходили из лаборатории. Некоторые из послушных испытуемых остались спокойными на протяжении всего эксперимента.

Если это поперечное сечение мужской популяции репрезентировало «массы» Фрейда (и если принимать дихотомию ведущих и ведомых, то, видимо, надо с этим согласиться), то получилось, что только около двух третей могли быть «ведомы» на всем пути предполагаемой пытки других человеческих существ в научных целях. Тем не менее, для экспериментатора была неожиданностью «мощь проявленных тенденций подчинения в ситуации, когда они противоречили тому, что эти люди знали с детства как основополагающий нравственный запрет: нельзя причинять боль другому помимо его воли». Данная серия экспериментов, как должно быть ясно любому психологу, опровергает представление о социальном обусловливании — имеется в виду процесс, в ходе которого, теоретически, ребенку прививается моральный конформизм, – как стандартизованной или прямолинейной процедуре. По-видимому, для сохранения цивилизации должны прививаться подчинение и неподчинение, конформизм и нонконформизм. Большинство этих американских мужчин не являлись потенциальными эйхманами, судя по тому, что они проявляли признаки острого стресса, но те среди них, кто остались спокойными, применяя (фальшивую) пытку, могли бы, получив соответствующие приказы, действительно пытать или убивать без разлада со своей совестью, что, как сказал Разумихин, ужасно.

Казалось бы, род смерти, который может в особенной степени побуждать к научным исследованиям, – это смерть на войне. Одна нация или группа наций принуждает другую к подчинению путем массового убийства тысяч или даже миллионов мужчин, женщин и детей. Это самое ужасное и, с точки зрения будущего, самое пугающее явление в опыте человечества. Но цель, состоящая в убийстве врагов собственной социальной группы, не добавляет ничего нового к концепции смертности или к ее социальной функции. Новое развитие может быть связано с более страстным, отчаянным желанием избежать необходимости убивать или быть убитым, – желанием, связанным с созданием новых методов уничтожения, которые могут поразить не только тех, на кого они направлены.

Стремясь предотвратить войну, человек пытается понять собственную агрессивность. Является ли она биологически предопределенной? Идеи о человеческой агрессивности часто возникают на основе наблюдений животных. Теория человеческого агрессивного импульса, инстинктивного по своей природе, как половое влечение и голод, принималась многими психологами, включая Фрейда, однако некоторые исследователи, среди них Дж. П. Скотт [413] , не соглашаются с ней. В сообществах животных (внутри видов) редко случаются вспышки деструктивного насилия, за исключением ситуаций, когда равновесие в них нарушено в результате деятельности человека. Такие вспышки можно уподобить насилию молодежных банд, глубоко отчужденных от контролирующего сообщества; однако едва ли этот тип поведения близко связан с причинами войны.

Молодые животные могут быть обучены (обусловлены) быть более или менее агрессивными; можно вывести породы с характерным агрессивным или неагрессивным поведением. Однако, по-видимому, с уменьшением агрессивности уменьшается также не сексуальное [414] , но исследовательское поведение. По мнению Эйбл-Эйберсфельдта (Eibl-Eibersfeldt), «это причина, по которой, возможно, опасно пытаться посредством воспитания избавлять человека от его агрессии… [но] вежливость представляет собой буфер для агрессивности… [также может быть полезен] объединяющий религиозный символ. Идентифицируем ли мы себя как часть человечества, – вопрос воспитания» [415] . Имеется в виду воспитание, включающее сознание, а не род тренировки или условно-рефлекторной дрессировки, как со зверем в клетке.

Чрезмерное скопление животных обычно снижает репродуктивную активность: химические процессы приводят к замедлению полового созревания, а также к уменьшению плодовитости другими путями. У человека способность к воспроизведению потомства таким образом не контролируется. Но агрессия связана с плотностью популяции и у животных, и у человека. Эта закономерность подробно обсуждается в недавней работе К. и У. М. С. Расселов (К., W. M. S. Russell) [416] .

Нельзя сказать, что агрессивность животного спит до тех пор, пока ее не пробудит повышение плотности скопления особей. Она постоянно проявляется в защитном контроле территории, в объявлении своих притязаний. Научными исследованиями сравнительно недавно открыта важность территории как детерминанта поведения животного; то, что песня жаворонка или соловья – не излияние радости жизни, не любовная серенада, не рассветное любовное приветствие, а заявление о владении территорией, – новая идея. Это открытие, очевидно, имеет отношение к пониманию поведения человека. Интенсивные эмоции, испытываемые людьми по поводу конкретного кусочка земной поверхности, часто выражаемые поэтами, находили воплощение в спонтанных действиях представителей различных культур с древности до наших дней. 15 июня 1963 г. в лондонской Times была напечатана статья с фотографией, рассказывавшая о том, как греки, репатриированные после 10 лет пребывания заложниками в Албании, едва ступив на землю Греции, ложились и целовали ее. Существует подобная же, много более ранняя, история о шотландцах, репатриировавшихся после многолетней военной службы в Ирландии; репортер называл это поведение иррациональным на том основании, что западная Шотландия первоначально была заселена пришельцами из Ирландии! Похоронные ритуалы отчасти могли быть порождены любовью человека к земле, поддерживающей его существование. Призывы правительств к гражданам сражаться за свою страну вызывают глубокие и иррациональные чувства, которые люди разделяют с другими видами животных. А если есть иррациональная любовь к собственной земле, то может быть и жажда увеличить ее, особенно при отсутствии четких географических границ.

Любопытная причина, которой историк мотивировал оценку поведения шотландцев как иррационального, указывает нам на тот факт, что любовь к земле – это на самом деле любовь к территориальной принадлежности , которая включает и принадлежность к сообществу; особенно остро она ощущается после долгого пребывания среди людей, воспринимаемых как чужие. Когда человек готов умереть за свою страну, он действительно готов отдать за нее жизнь, но еще более – за тех, кого не ощущает как чужих. Фактически он очень далек от того, чтобы разделить чувства римлянина, заявившего, что, будучи человеком, он не ощущает ни одно человеческое существо чуждым себе.