Юрий Азаров - Семейная педагогика

7. Экология и гражданственность

За тридцать лет общения с учителем Александром Ивановичем Шевченко я никогда не ощущал в нем спокойствия, когда дело касалось экологии села или попрания духовных ценностей народа. Приведу наш последний разговор, который случился осенью 1989 года.

Александр Иванович буйствовал:

– Село гибнет. Речку и ставки загрязнили, школа развалена, клуб вот-вот рухнет совсем, больницу закрыли, вода отравлена химией, люди бегут из села. Я буду бороться, пока хватит сил, – негодовал он, когда я пытался успокоить его в тот мой приезд.

– Давай спокойно разберемся…

– Нельзя здесь спокойно. Ты говоришь об экологическом воспитании, о Рерихе, Вернадском, здоровой семье! Красивые слова! А у нас уже ромашек в поле нет, чабреца нет, исчезли такие растения, как волчье лыко, паслены, волчий глаз. Больше нет диких кабанов и курочек, черепах и белых аистов, ящериц и змей, ястребов и кобчиков. В селе лягушек нэма! Пиявок нэма! Наши дети и мы пьем отравленную воду, едим отравленные продукты! Я смотрю на детей, когда они рисуют в студии, и каждый день жду: а вдруг с кем-нибудь что-нибудь случится. Надо бить тревогу! Подключать родителей!

– Давай подключать.

– Без надобности уничтожили вековые деревья, – продолжает он. – У школы стоял вяз, которому было лет двести. Спилили. У речки стояли пять дубов, которым по двести пятьдесят лет. Так придумали: у самых кореньев этих дубов выкопали яму – дубы гибнут. Руководители донецкой железной дороги, повинные в этом, обещали установить для стоков металлический бак (это спасло бы деревья). Но обещания остались лишь на словах… Мы с детьми писали во все концы, чтобы запретили охоту в наших местах. Запретили, и сразу появились у нас и болотные курочки, и уточки, и лебеди, и зайчики. А в этом году снова стали палить из ружей. Да еще на Ленина ссылаются, он, дескать, тоже охотником был…

– Действительно дикари…

– Нет. Дикари любили природу. «Прости меня, дерево, что я вынужден срубить тебя для крайних моих нужд!» – говорили они. А теперь?..

Я не смог успокоить Александра Ивановича и когда мы все эти экологические беды зафиксировали в плане работы района, и когда избрали специальный совет опытно-экспериментальной педагогической работы в селе Прелестном.

Александр Иванович вроде бы и радовался: может быть, действительно перестроится жизнь. А потом лицо его темнело, глаза по-аввакумовски блестели, и он снова начинал возмущаться:

– Я не верю им!

Это «им» было некой отчужденной, но существующей бюрократической силой. В это «им» входило множество разных лиц: и местные расхитители, и районные руководители-бездельники, и чванливые дидакты от педагогики, нашедшие приют в отделе народного образования, и пустословы из области… Я чувствовал, что к этим «им» он не прочь и меня приписать: «Живешь ты там, в Москве, плевать тебе на наши сельские беды…»

Он косит на меня странным отрешенным взглядом: ей-ей, раньше ничего подобного с ним не было. Может быть, дают себя знать две военные контузии, думаю я, или две тяжелые недавние операции?

– Та не гляди на меня с таким подозрением, будто я сумасшедший, – говорит он.

– И все-таки не совсем ты прав, – перебиваю его. Мне непременно хочется, чтобы исчезла его злость, чтобы опять блеснула его всегдашняя радость, ибо без нее нет самого Сашка – хоть в жизни, хоть в романе. – На тебя сейчас страшно смотреть. Злость – это палка о двух концах. Сделано же все-таки что-то у нас, черт побери. Построена двухэтажная студия, создан в селе музей детского творчества. А что пишет тебе губернатор штата Висконсин?

Сашко улыбается:

– Пишет, что выставку организовали в Капитолии. Понравились им рисунки нашей детворы. Ученые и педагоги, конгрессмены и банкиры восторгаются, пишет губернатор. А вот письмо от Энн Столл, она главный организатор выставки, педагог. Она пишет, что сотни тысяч американцев посмотрели работы юных прелестнян. Просит передать нашим детям, что их рисунки помогают американцам понять, как мы живем, о чем думаем и мечтаем. Это здорово. Но при чем здесь это?! – снова заводится он: никак не хочет быть покладистым и управляемым моим героем… – Мы всегда с тобой считали, что воспитание должно жить тревогами своего народа, иначе оно будет ненужным, вредным… Ты и сам пишешь, что, если воспитание оторвано от прошлых и нынешних бед наших, оно становится антинародным…

Это направление изъято из современной теоретической педагогики. Даже из новаторской. Все воспитание иной раз пытаются свести к этакой разудалой системе манипулирования детьми, педагогами, ценностями. Это, дескать, и есть новаторство. Спорю и настаиваю: оно некрикливо, нетерпимо ко лжи, к шумной браваде, оно – народно. А это значит: совестливое, искреннее, просветленное.

Я гляжу на Александра Ивановича. (Он в этом году отпустил бороду; о нем в селе говорят: «У нас теперь свой Карл Маркс».) Ощущение, будто меня обокрали: от прежней его доброты ничего не осталось.

Мимо проходит его односельчанин Кондратий: всегда улыбка на лице. Деликатен. Я говорю: «Учись у народа. Этот Кондратий – сама доброта. Верующий?»

– Бандюга! Пополам перережет и не дрогнет. И дети у него такие же жестокие, и внуки… А на лице улыбка, как солнце…

– Ты считаешь, что жестокость по наследству передается?

– Убежден. Революция, между прочим, выпустила на волю и энергию зла. И дети должны знать об этом, – говорит Александр Иванович. – Они должны искать с нами утраченные ценности.

…Мы размышляем: вернуть в школу утраченные ценности без семьи, без самого народа невозможно. И потребность такого возврата сидит в людских душах. В этом мы уже убедились, когда создавали музей народного быта. Можно сказать, что создан этот прекрасный музей на средства селян. Их силами. Они несут в музей то, что особенно дорого им: свадебные наряды бабушек и дедушек, расшитые рушники прошлого века, покрывала, необыкновенной красоты скрыни (сундуки), прялки и ковры, посуду и различные украшения. Возникла мысль создать живой музей – построить настоящую хату, воссоздать интерьер двора и дома, чтобы в этой хате можно было с детьми прожить, скажем, один день жизнью своих предков. Но где взять хату?! И вот нашлась одна женщина – Беличенко Раиса. Подарила свою избу школе. Александр Иванович рассказывал мне:

– Пришла эта Раиса и сказала: «Возьмите мою хату бесплатно. Тильки людям скажить, шо я вам ее продала, а то скажуть, яка дура, шо бесплатно взяла и отдала…» Я смеюсь и спрашиваю у нее: «А за сколько, сказать, купили у тебя хату?» А она совсем серьезно: «За триста или четыреста». А я снова рассмеялся и говорю: «Не пойдет. Скажу – за девятьсот, чтобы уси думалы, яка ты умна жинка…»