Елена Любимова - Как подружить ребенка с мылом

Период твердого запоминания растет вместе с ребенком. Но точные темпы совершенствования памяти у каждого разнятся, поскольку на них влияет еще множество факторов, включая наследственность. Твердо запомнить лишь одно: представление об уже прошедших событиях у нашего любимого озорника сильно отличается от того, что имеется у нас. Эта разница – явление чисто возрастное, и потому она неизбежна. То, что случилось для нас «только вчера», ему представляется чем-то вроде легенды из глубины веков. С момента самой ситуации впечатления о ней у ребенка могли сильно измениться, подробности – исказиться за счет бурной и непрерывной работы воображения. Значит, спустя пару суток он уже просто не поймет, за что мы ему опять пеняем. А если и вспомнит смутно нечто, схожее с нашим, так сказать, описанием, едва ли степень его вины по-прежнему будет казаться ему такой, как мы уверяем.

Все мы любим себя оправдывать, особенно задним числом. Не всякий человек способен сгенерировать правдоподобную и дающую ему «алиби» историю в тот же момент, когда все произошло. Зато каждый с охотой может сделать это после, в течение нескольких часов после инцидента. Самооправданием постфактум увлекаются как взрослые, так и дети. Разница лишь в том, что взрослому нужно значительно больше времени, чтобы убедить себя в своей же правоте, невиновности и т. п., хотя он изобретает более правдоподобные для других версии. Ребенку же на этот «самогипноз» нужны считанные минуты – при его-то буйной фантазии!.. Поэтому даже когда он вспомнит ситуацию вслед за нами, далеко не факт, что после этого он пристыженно опустит глаза долу. Спустя столько времени он вполне может быть уверен в своей невиновности и в том, что мы пеняем ему совершенно безосновательно. А значит, он просто обидится, не поняв толком, за что его ругают.

Парочка таких эпизодов (он не совершил никакой провинности, но его все равно отругали), и мы получим дитя, которое стремительно утрачивает различение хороших и плохих поступков, тем более что оно у него даже не успело сформироваться полностью.

Детей нельзя принуждать к нужным нам поступкам и решениям путем обмана в духе: «Если ты не доешь всю кашку, ты серьезно заболеешь!», их нельзя шантажировать: «Если пропустишь хоть одно умывание утром, я расскажу твоим друзьям, какой ты замарашка!» или пугать: «Если не почистишь вечером зубы, твой любимый кот Васька наутро умрет!»

В таких случаях самым страшным для нас моментом станет тот, когда ребенок обнаружит обман. С этих пор он не просто обидится – он перестанет верить нам на слово вообще. И если эпизод повторится, отныне и до конца дней нам придется сперва подолгу доказывать ему каждое слово, а уж потом ожидать от него осторожного «да неужто?» в ответ… Ну, а прилюдного унижения нам и ребенок никогда не забудет, не то что взрослый. С этого момента наши отношения, несомненно, оборвутся раз и навсегда. Причем, восстановить их будет почти невозможно: разве что несколькими годами целенаправленных усилий и раскаяния. Наконец, испуг – это всегда испуг, независимо от того, сочетается он с элементами обмана или нет.

В первом случае наша вина перед малышом будет глубже, чем во втором, только и всего. Поэтому, если вдруг обман раскроется, он навсегда запомнит, что мы ему лгали, хотя сами говорили, помнится, будто врать нехорошо. Кроме того, он усвоит, что ложь является средством весьма действенным, ведь он проверил ее мощь на себе, за то время, пока не знал правды и исправно чистил зубы, опасаясь за жизнь кота. Один этот пример превосходно обучит его тому, что такое ложь и с какими целями ее можно использовать. В итоге мы рискуем получить юного врунишку раньше, чем это могло бы произойти – раньше как минимум на пару лет.

Что касается прямых угроз типа «я тебя отшлепаю» и попыток учинить физическую расправу (собственно, с помощью ремня, кулаков и т. д.), то они совершенно недопустимы. Такие методы раз и навсегда приучают ребенка к мысли, что физическая сила является самым эффективным инструментом решения любых проблем, самым веским аргументом в любом споре. Кроме того, даже единственный случай насилия со стороны родителей напрочь лишает ребенка шанса впоследствии понять, что рукоприкладство – это плохо. И дело тут уже вовсе не в эффективности тех или иных мер. Дело в том, что оно больше никогда для него плохим не будет, поскольку к нему эту меру применили самые лучшие на свете люди – мама или папа… Так что ни физическое, ни моральное унижение в основе своей методом не является. Более того, оно редко оказывает на ребенка лишь ожидаемый нами эффект стыда. Обычно к этому чувству присоединяется немалая обида за то, что мама тоже поступила с ним не вполне правомерно, пусть и не без повода с его стороны.

Назначать наказания за проступки в основе своей правильно, ведь слово «плохо» изначально представляется ребенку абстракцией. Благодаря наказанию оно обретает самый прямой, практический смысл. Поэтому ему в дальнейшем станут более понятными обороты «ты поступил плохо», «с тобой поступили плохо», «плохо себя чувствую» и проч. Тем не менее нам стоило бы проследить за двумя аспектами, неизбежными при реализации системы поощрений совместно с наказаниями. Первый состоит в том, что наказаний должно быть столько же, сколько и поощрений – особенно в пределах одних суток (промежутка хорошей памяти у ребенка). В идеале их должно быть значительно меньше, то есть малыша нужно поощрять чаще, чем наказывать. А второй аспект состоит в том, что наказание никогда не должно быть более сильным или обидным, чем требует мера проступка.

Кроме того, учтем и еще несколько немаловажных нюансов. В частности, наказывать следует именно за проступки (намеренно «плохие» действия), а не за случайности. При этом в ряде случаев мы сильно рискуем принять одно за другое просто в силу разницы в возрасте и, следовательно, образе мысли. Например, возьмем ту же испачканную одежду. Предположим, мы попросили ребенка не пачкаться на сей раз, ибо мы не успеем постирать комбинезон до уже запланированного на завтра похода куда-нибудь. Но уже минут через 10 ребенок исчезает из нашего поля зрения, а возвращается уже грязный. Возможно, его оправдание «я упал!» правдиво, а быть может нет. Если чадо вообще отличается старательностью в деле вытирания испачканных ручонок об одежду и любые окружающие предметы, мы закономерно заподозрим, что оно врет (тем более, коль мы уже ловили его на лжи). Однако даже лжец иногда может говорить правду – например, в случаях, если ему не угрожали наказанием или не спрашивали слишком уж настойчиво. Кроме того, даже уверенно стоящие на ножках дети действительно иногда спотыкаются: такое бывает сплошь и рядом не только с ними, но и со взрослыми. В данном случае мы наверняка рассудим в соответствии с текущим настроением: мы просили, а он не послушался, значит, виновен… На обвинительный вердикт в этот момент наверняка повлияет не столько наш прежний опыт выслушивания детского вранья, сколько испорченное настроение. А между тем ребенок, возможно, и впрямь поскользнулся/споткнулся и своей вины в том не ощущает! Выход из положения здесь всего один – научиться судить о каждом конкретном случае не по тому, как нам кажется, а по тому, что говорят факты.