Наталия Порывай - Я исповедуюсь за тебя, мама. Пограничное расстройство личности в истории и лицах

«Неужели так возможно?», – думала я, вглядываясь в глаза Отца Даниила, слушая его изречения. Мне казалось, что моя история столь ужасна, что каждый, услышав ее, должен поддержать мою истину – мать во всем виновата. И пока я рассказывала это простым людям, они с ужасом восклицали «Какой кошмар!». А тут я не видела ни испуга в глазах слушателя, ни осуждения, вообще никаких эмоций. Он просто слушал и говорил. Говорил о том, что никак не поддавалось сознанию – как может быть невиновной та, которая априори виновата?

Все эти слова мне напоминали психологию, будь она не ладна! Я столько раз пыталась найти сочувствия у психологов, но они тоже все как один твердили:

– Твоя мать тебя любила настолько, насколько способна была. Она дала тебе столько, сколько смогла. Больше у нее самой не было. А за свою нынешнюю жизнь ответственна только ты.

Ну, как же так? Как она не виновата, что издевалась надо мной, ведь у меня остались неизлечимые травмы? У меня теперь психические расстройства, с которыми мне нужно учиться жить, а это нелегко. А ведь, если бы она меня любила, любила по-настоящему, то я была бы здоровой!

– На все воля Божья. Пути Господни неисповедимы, – услышала я до ужаса знакомые фразы, с которыми снова была не согласна.

– Неужели Бог хочет, чтобы мы страдали? Ладно, взрослые, за грехи расплачиваются? А дети за что?

– Бог любит нас, и он не творил мир таким, каким он есть сейчас, – с болью и страданием. Таким мир сделали сами люди, отпавшие от Бога, сделавшиеся рабами своих грехов. Именно люди – корень зла мирского. А дети являются частью родителей, поэтому расплачиваются за их грехи. Если родители живут за Законом Божьим, то и дети их страдать не будут.

– Тогда почему я не могу обвинить мать в ее грехах, из-за которых я страдала?

– Бог велел нам прощать.

– А если я не могу?

– Нужно молиться, чтобы Бог наставил на путь истинный, чтобы научил прощению.

Ох, как же все просто у этих священнослужителей! Всем лишь бы прощать! А тут хочется возмездия.

Мы еще недолго пообщались с Отцом Даниилом, после чего я попрощалась и вышла из церкви. В голове снова была неразбериха. А что, если, действительно, простить? Что толку от этой испепеляющей ненависти? От нее страдаю только я, а мать о ней даже не знает. Но как простить я до сих пор не понимала. Мне не помогли в свое время психологи, и церковь тоже не помогла. Я не готова была ни молиться, ни вообще поверить в Бога со всей этой сказкой о грехах родителей. Ведь если Бог сотворил весь этот мир и нас в нем, то он же сотворил и тот внутренний человеческий сосуд, в котором могут жить грехи и негативные эмоции их порождающие. И если он учит нас прощать, то почему сам не прощает? Да-да, вы можете сказать, что, придя в церковь и попросив прощение, каждый его обретет. Но я-то мать должна простить без ее просьбы, а сама обязательно должна покаяться и измениться, начав жить по Законам Божьим. Наверное, Отец Даниил сказал бы мне, что судить может только Бог. Но я бы и тут возразила. Почему он выступает в роли судьи? Только потому, что он Создатель? Но мы отреклись от него, желая безбожничать, и он это позволил, но продолжает иметь над нами власть?

В моей голове стало еще больше вопросов, чем до посещения церкви. И все это богохульство вперемешку с детскими обидами подступало к горлу. Я отчетливо чувствовала этот ком, который бы и рада проглотить, да снова не знала как? Теперь уже хотелось не простить, а пойти и высказать в лицо матери все, что я о ней думаю. И мне плевать, что она при смерти и нуждается в сочувствии. А может, наоборот, она рада, что уходит из жизни, которую так и не смогла полюбить? Какого черта тогда все мои терзания?

И снова ответа не было.

Быстрым шагом я направлялась к остановке, намереваясь ехать в больницу, чтобы успеть задать матери вопросы, которые мучили меня всю жизнь. Сделать это необходимо было, переступив через свой детский страх. Детский, потому что я так и не выросла из этих обид, реакций истинно детских. И потому что я до сих пор боялась сказать о том, что у меня творилось на душе. Боялась привычной материнской агрессии в ответ на серьезные вопросы, боялась, будто я до сих пор та маленькая девочка, которой могло прилететь. Но я выросла и уже могла постоять за себя, как словом, так и рукой, как минимум, остановив удар матери.

Маршрутка до города и метро показались мне маленьким мгновением, которое хотелось растянуть, чтобы как можно дольше не встречаться со своим страхом. У меня до сих пор не было уверенности, что я смогу встретиться с матерью и тем более что смогу задать волнующие меня вопросы. Помнится, когда я работала с психологом, и он попросил меня написать матери письмо, я не справилась. Просто не смогла сказать это даже на бумаге, сначала разозлившись, а потом разревевшись. А ведь это письмо она никогда бы не прочла! Оно нужно было лишь для терапии, после чего просто бы уничтожилось. Но как же сильны в нас детские эмоции, которые мы отказываемся принимать, пряча их за каменной стеной безразличия.

И вот я уже стояла перед большим белым зданием, которого боялась не меньше матери. Не сложилось у меня как-то с больницами и это все тоже тянулось из детства. Помню, как в районе шести лет я, качаясь на качели в детском садике, что-то балаболила и в этот момент спрыгнула, – язык-то и откусила! Прям насквозь, он держался лишь по краям. И так как воспитатели ничего не заметили, я проходила так до самого вечера, пока меня не пришла забирать мама, удивившаяся, почему ее болтушка молчит. Я так и не смогла понять, почему операцию мне делали в зубной поликлинике? Но я до сих пор помню тот кабинет и кресло, в котором я орала во все горло. С тех пор люди в белых халатах в меня вселяли ужас.

И я снова мысленно повторяла себе, что уже выросла, а потому могу зайти в больницу и совладать со своими приступами панической атаки.

– Все в моей голове. Никакой опасности не существует. Я в любой момент могу уйти, – твердила я, и шаги становились увереннее.

Вот уже обшарпанные стены встречали меня своей нищетой. Стеклянные двери. Приемный покой. Медсестра. Палата.

Возле палаты я остановилась, понимая, что вот сейчас может быть мой самый смелый в жизни шаг, который я либо сделаю, либо так и останусь за порогом жизни, не давая себе возможности вздохнуть полной грудью, снова погрузившись в прошлое. Я либо сделаю то, что так долго вынашивала в своих мыслях, либо буду всю оставшуюся жизнь жалеть о несделанном. Либо…

Да ну это все! Моя рука потянулась к дверной ручке, но дверь заскрипела и открылась сама, – оттуда вышла медсестра с каким-то металлическим подносом. Что в нем было, я не разглядела, да мне и не нужно было. Пытаться отвлечься было поздно, я уже стояла у открытой двери, и ноги сами занесли меня туда.