Наталия Порывай - Я исповедуюсь за тебя, мама. Пограничное расстройство личности в истории и лицах

В палате было две кровати, но занята была только одна, и на ней лежала моя мать. Вид у нее был печальный, и мне даже стало ее немного жаль. Было ли ей больно? Больно не физически, а душевно. Ведь, несмотря на то, что у нее была большая семья (семеро детей) рядом почти никого не оказалось. Да, можно рассуждать, что один сидел в тюрьме, второй болел, третий ничего не знал, четвертый и пятый были заняты на работе, и оставались мы с сестрой, которым не очень хотелось ни видеть мать, ни тратить свое время на больницу. Думаю, у сестры тоже были свои обиды, с которыми она не могла справиться, ведь ее жизнь так же, как и всех нас, была растоптана материнской нелюбовью.

Я прошла в палату и села на стул неподалеку от кровати. Пододвигать ближе я его не стала, расстояние давало мне чувство защищенности от предстоящего боя. Да, именно бой я ожидала, понимая, что даже в предсмертный час мать не измениться и не станет мягче.

– Привет, – тихо произнесла я, привлекая ее внимание.

– Привет, – так же тихо ответила она.

– Как ты?

– Плохо. Устала уже лежать, не пойму, почему они не могут поставить какой-нибудь укол, чтобы я померла быстрее?

В желании помереть побыстрее была вся она! Последние годы только об этом и твердила, но продолжала жить и отравлять жизнь нашу. Пыталась, правда, пару раз с собой покончить, но оба раза неудачно. А потом рассказывала об этом нам. Я очень злилась после таких рассказов. Негодовала, зачем она пытается вызвать у меня жалость, ведь сама никогда меня не жалела. Я хотела, чтобы она просто умерла и не беспокоила меня!

– Ты же знаешь, это запрещено! – ответила я на ее глупый вопрос.

– Бред какой-то! – уже злясь, продолжила она. – Мне все равно жить осталось… Надо было с крыши спрыгнуть!

– Так что не спрыгнула? – Я была серьезна в этом вопросе, как никогда, ведь ни сочувствия, ни любви у меня эта женщина не вызывала. Более того, я думала, раз она так хочет умереть, то пусть умирает.

– Боялась окна кровью забрызгать. – Она имела ввиду, что, прыгнув с крыши, упала бы под окно нашей квартиры, которая находилась на первом этаже, и, мол, кровь от ее тела брызнет аж дотуда.

Спешу заметить, что, несмотря на всю абсурдность сказанного, наш разговор был абсолютно серьезным.

– Так прыгала бы за домом, там земля, крови не будет.

– Так крыши все позакрывали!

– Наелась бы таблеток и не парилась!

– Я ела, не получилось.

– Так ты не те ела!

– От давления, других не было.

Я закрыла и потерла лицо руками, глубоко вздохнув, показывая, как устала от этой ситуации.

– А ты как? – переменив тему разговора, спросила мама. В ее голосе был неподдельный интерес к моей жизни, вот только радости за нее никогда не следовало.

– Я хорошо! Еще одну книгу написала.

– Я читала первую. Куча ошибок! Позор на мою седую голову!

Разве я могла подумать, что в последние дни жизни мама скажет хоть что-то иначе? Люди не меняются и тем более возрастные люди, их мозг ригиден.

Внутри меня вспыхнула искорка обиды, но я тут же ее потушила, напомнив, что выше этого. Я довольна своими книгами, ими довольны читатели, а ошибки могут быть у любого. И это не позор, а лишь повод для работы. Более того, у меня по русскому языку в школе была пятерка, а ошибки в книгах только потому, что моему мозгу не поддается клавиатура. Да, ученые выяснили, что письмо от руки и печать – это разные вещи, так же, как чтение бумажной и электронной книги. Наш мозг по-разному это воспринимает. И если ты пишешь от руки на отлично, то печатать можешь на двойку. Вот так и у меня. Я набираю текст, а буквы меня не слушаются, то ставясь задом наперед, то заменяя одна другую. И как это объяснить человеку, который всегда, даже с пятерками в дневнике, воспринимал меня двоечницей?

– Ты бы лучше работать пошла! – продолжила мать свое нападение.

– Я работаю! Я книги пишу!

– Дармоедка ты! Мужу на шею села и сидишь! Позор!

– Что позорного, когда муж зарабатывает и содержит свою семью?

– Позор!

– Это у вас в Советском Союзе позор был, а в наше время, это нормально!

– Позор на мою седую голову!

С ней невозможно было разговаривать! Она не воспринимала нового времени, не воспринимала творческих профессий. Только тяжелый труд считался достойным. У нас почти вся семья прошла через тракторный завод от деда до младшего брата, одна я – мимо. И это был для матери позор.

Но почему она так жестко к этому относилась? Ведь и при Советах были люди творческих профессий. Даже мой отец был музыкантом, и ведь она с ним встречалась, значит, не позорно было. Или причина в нем и была? Между ними пробежала черная кошка, и мать невзлюбила творческих людей? А тут дочь, вся в отца, позор!

Это был еще один вопрос, который сидел в моей голове и ждал ответа. Не рвался наружу, нет, просто тихо затаился и ждал, в страхе быть обнаруженным.

– Ты хоть раз можешь сказать, что-то хорошее? Или я для тебя лишь позор? – Моя обида все же прорвалась наружу. – Хоть раз бы порадовалась за меня.

Она молчала. Думаю, в этот момент осознание ее все же настигло.

Я мельком вглядывалась в ее глаза и видела там тотальное чувство вины, которым она порастала последние годы. Несмотря на ее ригидность и упертость, она не могла не видеть, как сложилась жизнь у ее детей. И как любая мать, она должна была связывать это и со своим воспитанием, которого по сути не было.

Люди Советского Союза мало уделяли внимания детям, в их задачу входило родить и отдать на воспитание государству.

Роди, государство воспитает!

Именно так в те времена гласили лозунги. И именно так жили люди, работая с утра до ночи на заводах, пока их чада находились в яслях, детских садах, школах. Кому везло, к воспитанию прилагались бабушки и дедушки, если таковые не были заняты своей работой.

Тяжело было, понимаю. Но ведь это не отнимало у людей чувств, которые присущи каждому человеку. Это не обязывало унижать и оскорблять, даже если ты вымотан после работы. Это не исключало элементарной заботы, которая в крови у каждой матери.

Иначе женщины бы приравнивались к инкубаторам, вынашиваемым детей для государства. Такое ощущение, что моя мать и была таким инкубатором, родив семерых ненужных ей отпрысков. Родив не в семье, не в любви, не ради своего счастья. Родив, чтобы были.

Она молчала, а я погружалась в путанные размышления, на которые накладывались слова Отца Даниила о необходимости прощения. И ведь я почти уже готова была простить, только сначала хотела получить ответ на свой вопрос, который до сих пор боялась задать. Я хотела знать, почему она меня так не любила, выделяя среди всех своих детей. Почему именно меня? Да, черт возьми, почему она вообще меня не любила и так со мной поступала? Почему?