А. Зеличенко - Введение в высшую психологию

Например, профконсультант открывает пригодность юноши к одним профессиям и непригодность к другим, но при этом обнаруживает горячее желание заниматься как раз тем, чем по мнению «науки» юноша заниматься не может, и отвращение к тому, чем может. В такой ситуации ответ на «Кем мне быть?» невозможен. Но юноша ждет его, а родители юноши (школа, страховая компания) готовы за ответ платить.

Другой пример – очень часто психолог не может облегчить страдания. Но ждут от него именно этого. И он старается вовсю. Не думая ни о том, что страдания для этого человека неизбежны, ни что они этому человеку необходимы для развития, ни что облегчение страданий сегодня обернется б о льшими страданиями завтра. Психотерапия часто загоняет проблему внутрь, а не решает, дает временное облегчение, которое сменяется ухудшением.

Значительная часть запросов к психологу связана со стремлением использовать другого человека в своих целях, подчинить своим желаниям – в общем, обойтись с человеком, как с неживой вещью, проманипулировать. Например – добиться от ребенка послушания.

Сделать то, что хочет клиент, иногда можно. Во всяком случае – отчасти. Но у такой помощи много негативных последствий, одни из которых проявляются не сразу, а другие кажутся заказчику и исполнителю несущественными, хотя это и не так, в чем со временем заказчику предстоит убедиться. Вот только два примера. Насилие и обман вызывают протест и сопротивление: люди меньше клюют на рекламу и меньше хотят быть винтиками в организационных машинах. Обучение-дрессура имеет поверхностный характер и не создает базу для дальнейшего образования, формирует «мертвое знание» – не способное к развитию и бесполезное.

В общем, если глушить зубную боль анальгином, дело кончится в лучшем случае флюсом и потерей зуба, а в худшем – заболеванием крови.

Первое – лучше понять, что такое психика и что с ней можно делать, а что нельзя.

Второе – делать максимум возможного, одновременно формируя в обществе запрос на это возможное. Это означает, прежде всего, отказ от стремления к технологичности в работе с живым. Она невозможна, а попытки ее навязать чреваты неприятностями.

Естественно, рост психологической культуры и формирование правильного общественного запроса потребует времени, возможно нескольких десятилетий. Но даже начать этот процесс не так-то просто, так как он требует ревизии не только психологического знания, но и всех наших представлений о мире. Такая ревизия – это третье (естественно, по порядку, а не по значимости; по значимости это первое, самое важное). Понятно, какое грандиозное сопротивление вызовают подобные ревизии. Но без нее нам не узнать ни о главных побудительных причинах психической жизни, ни о природе ее непредсказуемости.

Но кроме этой ревизии нужно и другое – радикальное расширение профессионального словаря. С нашим куцым профессиональном сленгом мы не можем ни говорить, ни думать о большей части того, что происходит в психике. Это четвертое.

Дорогой друг!

Эту тему я начинал, когда мне было 20 лет, и через 40 лет возвращаюсь к ней снова: почему психология в художественных произведениях так глубока, а научная – так поверхностна. Причем, чем научней – тем площе?

Мой первый, еще студенческий реферат был о соотношении научной и художественной психологии. Я показал его своему учителю, покойному Петру Яковлевичу Гальперину. Он покрыл реферат критическими ремарками и оставил на последней странице прекрасный вопрос, поиск ответа на который занял у меня не одно десятилетие: для чего изучать литературу в школе? Петр Яковлевич был учителем от бога. Но мои мысли не были созвучны ему. Увы… И вот прошло 40 лет.

Сейчас к этим мыслям меня вернула перечитанная «Анна Каренина». Вот уж где анализ, так анализ. Описание, так описание. Внутренние метания Левина, Каренина и даже Вронского переданы с изысканным мастерством. С изысканнейшим!

Нам бы так! «Нам» – то есть психологам.

Но не получается. Почему?

Ну, самый первый и быстрее всего приходящий в голову ответ – это про соотношение общего (типичного) и единичного (индивидуального). Наука изучает общие закономерности, а искусство оперирует с индивидуальной психикой. Индивидуального (личного опыта жизни, как минимум, хотя индивидуальное в психике – это не только опыт одной жизни) гораздо больше, чем типичного, и оно гораздо разнообразней. Поэтому психика в искусстве является куда более живой и куда более близкой к человеческой психике, чем теоретические построения университетских психологов.

Это, конечно, верное наблюдение. Но не исчерпывающее объяснение. И даже не уверен, что оно правильно отражает главное в проблеме. Внутренняя жизнь с ее метаниями, внезапными озарениями, влиянием чувств на мышление – всё это вполне типичные явления. И их можно описывать более-менее стандартизированным языком по более-менее определенным алгоритмам. Не делаем мы этого не в силу того, что это выходит за границы предмета общей и дифференциальной психологии, а из-за неразвитости языка и той, и другой. Нужно развивать.

Насколько в таком развитии языка есть смысл для профессионалов? Насколько это позволит им быть более эффективными в работе с людьми, эффективней решать свои профессиональные задачи? Безусловно, во многих ситуациях поможет. Ведь и убитый отказом Кити Левин, и страдающий от измены любимой жены Каренин – люди, переживающие кризис, по сути, готовые клиенты. Где они кружат мыслью? Где прячутся от себя? И что прячут? Как помочь им преодолеть кризис? Чтобы быть эффективным, психологу необходимо быть на том же уровне сложности, на каком протекает внутренняя жизнь толстовских персонажей.

В наше время таких психологов можно пересчитать по пальцам, причем вторая рука не понадобится. Теоретические схемы, с которыми оперируют психотерапевты, гораздо проще, и, конечно, гораздо проще и язык этих теоретических схем. Когда такой психолог начинает говорить с клиентом левинского уровня внутренней сложности, то клиент немедленно обнаруживает примитив своего терапевта и на этом работа заканчивается, не начавшись.

Так что потребность профессиональная налицо. Другое дело, что одним усложнением языка здесь не обойтись. Вместе с усложнением языка необходимо усложнение, внутреннее развитие его носителей – самих психологов.

Мои современники далеки от понимания этой необходимости. В частности – потому что очень довольны своим умом. Может быть, дорогой друг, твои будут менее нарциссичны.