Array Художник Ира Корат - Последняя попытка

– Я верю тебе, Федотушка, – тихо ответила барыня, кутаясь в плед. – Холодно как… Зябко…

– Енто оно, конечно. Оно ж завсегда в марте холодат, – Федот снова оглянулся. Теперь его глаза были полны искреннего, истинно отцовского беспокойства. – У меня ж шубейка на задах про запас имеется. Подать, Настасья Ивана? Я ж мигом.

– Не стоит, Федот. Не беспокойся понапрасну… Все равно уж…

Барыня не договорила. Она улыбнулась задумчиво каким-то своим мыслям и закрыла глаза.

– Вот оно завсегда так. Сначала шубейку не берут, брезгуют, а потом дохают по пол года. Ремня бы им хорошего, чтобы берегли себя впредь, – Федот намеренно ворчал как бы себе под нос, чтобы барыня не слышала, но делал это так, чтобы услышала непременно. – Вот давеча только хворь вроде с нее выгнали – и медком со зверобоем отпаивали, а они опять шубу брать не желают. Едреныть, ремня бы им хорошего! Вот чего им надо!

Барыня с ласковой, лукавой улыбкой делала вид, что грозно-ворчливой тирады Федота совсем не слышала – приняла правила игры…

– Приехали. Уф-фф! – Федот лихо спрыгнул с козел. – Ручку давайте, барыня. Успели вроде. Вона паровоз-то стоит, еще и не запыхтел даже. Будет и времечко помиловаться с ентим вашим…

– Да, спасибо, Федот. Я и не сомневалась, что ты домчишь меня мигом, – Настасья Ивановна сняла перчатку и доверчиво, как спотыкающийся на неуверенных, только привыкающих ходить ножках годовалый малыш протягивает пухлую ладошку матери, вложила узкую, бледную ладонь в мозолистую, корявую руку Федота.

– Так-то оно так… Пойдемте, тута осторожно ступайте, ступеньки тута, едреныть… Ножку приподнимите тута чуть-чуть. Ага. Вот – вот… Понастроили тут, едреныть, людям хорошим и не пройтить совсем.

– Федот…

– Чаво? Осторожно тута, колдобина вона снова.

– Федот…

– Чаго, Настасья Ивановна?

– А ты… Ты его не видишь еще? – холодная ладошка барыни ощутимо напряглась, замерла, словно была и не живая вовсе, а кукольная – пластмассовая.

Федот вздохнул беззвучно, чтобы Настасья Ивановна не слышала, и легонечко сжал ее пальцы. Эх, его бы воля… Он бы этого хлыща лощеного собственными ручищами задушил. И на каторгу после этого удовольствия со спокойной душей отправился бы. Ничего страшного, и там люди живут… Все путем… За правое дело и пострадать не жалко.

– Не-а, пока не видать. Ну так я вам сразу свистну, как его запримечу, барыня. Не боись.

– Да… Конечно…

Барыня вздохнула, прижалась к Федоту на мгновение окунувшись носом в воротник его тулупа. Мех терпко и сладко пах – молоком, еловыми ветками, ядреным табаком и чем-то еще неопределимым, но очень приятным, домашним, умиротворяющим и уютным – детством, может быть?

Настя идеально различала запахи. Это не было ее врожденной способностью. Она научилась этому незаметно, все произошло как-то само собой. После того как она ослепла с ней стали происходить удивительные вещи. Запахи и звуки это мелочи, на них можно не обращать внимания. А вот с чужими мыслями дело обстояло куда серьезнее. С этим справляться было все сложнее…

Как трогательно Федот заботится о ее благополучии, удобстве и комфорте. Милый, милый старик. Он уже целую вечность опекает Настю. Федот всегда был рядом – сколько Настя помнила себя, столько помнила и ласкового старика. Правда не стоит Федоту так сердиться на графа и душить его тоже не нужно… Настя грустно улыбнулась. Все мужчины полигамны, тем более… тем более… тем более, когда жена слепая…

– Федотушка, мы подошли?

Настя спросила это просто так, чтобы разрядить напряжение. Она уже поняла, что Федот увидел Андрея. Стариковская ладонь непроизвольно импульсивно сжалась, крепко стиснула Настину руку, не позволяя ей даже шевельнуть пальцами.

– Федот?

– Вона они стоят. Ждут-с, – сквозь зубы процедил Федот – он не удержался и смачно сплюнул.

– Федот, прекрати немедленно! – сделала вид, что рассердилась Настя. – Подведи меня, пожалуйста…

– Ступайте бойчее, тута ровно, – пробубнил Федот, придирчиво оглядывая молодого барина.

Вырядился, петух, едреныть. Как баба безмозглая какая. Весь в рюшах, на шее вона что? Тряпка какая-то цветастая. Позор! Позор для мужика-то! А сияет-то весь, что тот пятак, тьфу… Прости, Господи…

Настя грустно усмехнулась. Федот всегда на дух не переносил Андрея. А Андрей всегда был истинным франтом.

Да что тут утаивать – и сама Настя в былые годы обожала надеть что-то вызывающе эпатажное, в рамках скучных приличий, разумеется, но все же на самой грани принятых в обществе пуританских устоев.

Ей, тогда пронзительно юной, хрупкой, изящной, дерзко красивой и провокационно смелой доставляло огромное удовольствие ловить на себе восхищенные, бесстыдно жаждущие ее горячего тела, мужские взгляды и… что уж тут скрывать, разъяренно-завистливые женские взгляды ей тоже доставляли удовольствие. Насте нравилось дразнить и мужчин и женщин, вызывая у первых восхищение, а у вторых глухую бессильную ярость. Может, за это ее Господь и покарал? Впрочем, вряд ли… Ничего кроме юношеской дерзости за Настиным эпатажем не стояло… Молодость, горячая кровь, только и всего…

Настя знала, что делала – вырез чуть больше, чем это позволительно – самую малость, но если умело приподнять грудь, то… Волнующе ниспадающий на обнаженное плечо локон, будто бы случайно выбившийся из нарочито небрежной прически… Немного, всего на тон ярче шелк на идеально облегающем ее неестественно изящную талию, платье… Идеально обхватывающие щиколотки, сшитые на заказ, кокетливые ботиночки… Если все эти незначительные штрихи собрать воедино, окутать облаком тончайшего аромата духов и придать им жизнь отточенной пластикой кошачьих движений, то…

Настя вздохнула.

Теперь ей уж точно никто не завидует. И никто ею не восхищается. Впрочем… Андрей все еще любит ее. Нежно, жалостливо и пронзительно – как любят несчастного ребенка – до кома в горле, до слез. Настя чувствует это.

Андрей… Милый… Жаль, что так вышло…

Жаль, что Настя так и не смогла сделать его счастливым.

– Анастасия! Солнышко! Я здесь! – Андрей радостно махал рукой. – Федот, поторопись-ка, голубчик. Живее, живее! Вот, голубчик, чемоданы. – Андрей красивым театральным жестом махнул в сторону новеньких, сверкающих на солнышке саквояжей. – Будь любезен. Седьмое купе. Давай живенько отнеси их. И чтобы все в порядке было. Поторопись, поторопись, давай мне Настеньку. Да отцепись ты уже от нее! Ничего с ней без тебя не случится. Иди уже, я же муж ей все-таки.

Андрей уверенно перехватил у старика Настину руку. Федот неохотно разжал ладонь, крякнул и вразвалочку направился к праздничным чемоданам барина. Оглядев их с отвращением, крякнул и, словно это были склизкие лягушки, брезгливо, на вытянутых руках, чтобы невзначай не прислонить к себе, поволок в вагон. Хлыщ, он и есть хлыщ! Что с него взять. Петух разноцветный – вот кто он.