Аше Гарридо - Человек, которого нет

Я не знал иностранных языков, я ничего не знал о прошлой жизни, я даже не знал, кто я. Я даже думал, что я – это она же и есть, только другой стороной. Я и сейчас могу так думать, если выну из сознания и спрячу подальше некоторые факты. Впрочем, эти факты фактами считать неприлично, стыдно, несерьезно и нельзя. Поэтому я даже робею называть их фактами. Тем легче их вынуть из сознания и спрятать подальше. И тогда вырисовывается ясная картина, очень реалистичная, очень крепкая, жила-была девочка, оказалась мальчиком. Травма, защита, всё как у людей, по науке.

Только внутри меня чего-то не хватает тогда. Кажется, не хватает смысла. Или меня самого. То, что получается в результате этой легкой косметической операции по превращению меня в нее, – это не я и не она, это зомби. Потому что вместе с фактами вынут смысл. Я это неоднократно проделывал, проверяя себя на прочность, на реальность. Каждый раз одно и то же: несчастное создание ходит по кругу, не в состоянии сделать что-то еще. До тех пор пока я не потеряю терпение и, махнув рукой, не скажу: я – есть, я – настоящий. И продолжается жизнь.

«Воспоминание предполагает относительно высокий уровень сознания. Оно возможно только там, где личность выделяет себя из своего прошлого и осознает его как прошлое. Воспоминание включает осознание отношения воспроизведенного образа к тому прошлому, которое оно воспроизводит.

Воспоминание – это представление, отнесенное к более или менее точно определенному моменту в истории нашей жизни.

Эта сторона памяти неразрывно связана со всем процессом формирования личности. Лишь благодаря ей мы не оказываемся каждый раз отчужденными от самих себя, от того, чем мы сами были в предшествующий момент нашей жизни. Это историческая память, в которой выражается единство нашего личного сознания. Это специфическая человеческая память».

С. Л. Рубинштейн, «Основы общей психологии»

Вот этот человек.

Посмотрите на него, он только что проснулся в доме, который кажется – до последней складки занавески, до мельчайшего пятнышка на обоях, до самого темного угла и до самой скрытой в темном углу щели между половицами – знакомым. Возле подушки у него лежит книга, лицом в которую он вчера уснул, у кровати ожидают шлепанцы, на нем самом – футболка и трусы в цветочек и с тоненьким бантиком спереди.

Он еще не знает, что проснулся – он. То, что осталось в этом теле, помнит себя женщиной, живущей в этом доме последние пару лет. Он о себе не помнит ничего. Он долго лежит в постели, не понимая, что не так. Он не чувствует себя ни женщиной, ни мужчиной, он вообще никем себя не чувствует, только чувствует, что он есть, а так – пусто.

Потом, когда-нибудь, он попытается рассказать обо всем, что с ним случилось, и ему будет трудно. А мы будем наблюдать за его попытками и, может быть, сопереживать ему, а возможно, наоборот – морщиться и стесняться его неловкости, стыдиться его глупости, как это бывает, когда смотришь комедию положений и не знаешь, куда деваться. Может быть, мы будем плеваться и ворчать: ну точно, герой – полный псих, и зачем я взялся читать эту белиберду? Кто автор? Что он себе позволяет? Что у него в голове творится?

Но это всё потом. А сейчас посмотрите на него. Он только что проснулся и не знает, что его ждет.

Мне было бы спокойнее, если бы мое появление в этом теле сопровождалось экстраординарными (то есть выбивающимися из привычного порядка вещей) событиями. Если бы я, заглянув спросонок в зеркало, отшатнулся от него с криком, как показывают в фантастических фильмах.

Но нет, всё было буднично и обыденно. Однажды утром я проснулся, встал, вышел на кухню. Кое-как умылся – зеркала возле умывальника в той квартире не было, потому что не было и самого умывальника, была ванна, установленная прямо в кухне. Вот в той же самой кухне, в которой я пил чай по утрам уже около двух лет, сидя на самой обыкновенной табуретке, я в то утро и заметил, что со мной что-то неладно.

Я налил в кружку заварки, долил доверху кипятком, вернул чайник на плиту и сел на табуретку. Тут-то всё и началось.

Хотя, конечно, всё началось гораздо раньше, но я к этому еще вернусь.

А в то утро я просто чувствовал себя как-то необычно, как-то странно. Всё было как всегда, по крайней мере – как вчера. Рядом с моей подушкой лежала книга, раскрытая на середине, и я помнил, на чем остановился. На столе стояла знакомая кружка с чаем, я сидел на табуретке… мне было неудобно. Табуретка была та же, что и вчера, я сел так же, как сидел вчера, – ну, примерно так же. У каждого из нас есть тот самый удобный способ делать что-то, что он делает ежедневно и даже по несколько раз в день. Мы не замечаем эти способы; наши базальные ядра (такие штуки в мозгу, которые управляют привычными движениями) сами об этом заботятся, предоставив префронтальной коре заниматься более творческой работой. Что-то случилось с моими базальными ядрами в тот день. Они промахнулись. Мне было неудобно сидеть на моем обычном месте.

От этого неудобства остатки сна выветрились из головы, я почувствовал, что не только не знаю, как мне сесть (мне так и не удалось нащупать эту привычную позу, пришлось изобретать ее заново). Я обнаружил, что я не знаю еще и того, кто я.

Я помнил содержание паспорта и вчерашнего дня, а также последних тридцати с небольшим лет, прожитых этим телом. Но я не знал, кто я. Это всё – в паспорте и в памяти – как будто не имело ко мне особого отношения. То есть на самом деле это я не имел особого отношения к этому всему. Я не знал, как я отношусь к прочитанному в оставленной рядом с подушкой книге. Я не знал, как мне сидеть на табуретке. И в довершение ко всему – я не знал, сколько ложек сахара я кладу в чай. Это знание так и осталось утраченным, я какое-то время страдал, каждый раз добавляя по пол-ложки и пробуя на вкус, но потом просто перестал класть в чай сахар, потому что так и не понял, как мне вкусно.

Она-то это знала точно. Она пила чай с сахаром всегда.

Может быть, я не пил чай с сахаром? Может быть, я не пил чай вообще?

Так что можно сказать, что мое появление здесь сопровождалось не приобретением новых, доселе не наблюдавшихся у этого тела навыков и привычек, а напротив – утратой кое-чего из старых. И это происходило совсем не так, как показывают в кино или пишут в фантастических романах. Я просто проснулся, без воплей и драматических эффектов, я просто почувствовал себя не в своей тарелке, я просто не знал, кто я. И я не знал этого еще много лет. Но надо было как-то справляться с текущей жизнью, и я справлялся.