Аше Гарридо - Человек, которого нет

Если дни и впрямь падают в ночь,

значит, надо сесть на закраинку тьмы

и терпеливо удить

упавший туда свет.

Пабло Неруда

Как объяснить решение М. работать с Лу?

Мы можем только предполагать. Допустим, она взвешивала альтернативы. Отказать? «Извините, я не могу вам помочь»? Или перенаправить к врачам: «Извините, я не могу вам помочь, вам нужно к психиатру»? Скорее всего, такой вариант был бы самым нейтральным, самым безопасным и в целом наиболее правильным.

Но, может быть, ей было просто… интересно? Приходит человек, и то, что он о себе рассказывает, очень необычно по содержанию, и можно принять за бред, но человек сохраняет критичность, у него нет проблем с ориентацией во внешнем мире. Он знает, кто он, где он. В его мыслях нет навязчивости – только настойчивое желание разобраться в происходящем. Он стабилен, он около четырех лет посещал терапевтическую группу и не рассказывал там о своих «фантазиях». Группа принимала его, ведущие не пытались направить к психиатру. Вот уже три года он ходит на личную терапию. Он вполне мотивирован и способен поддерживать длительные отношения.

Лу передал ей свои дневники: записки в тетрадях за много лет, когда у него еще не было компьютера, и ссылку на свой блог. Да, он стабилен. С ним случаются регулярные кризисы, каждое лето он теряется и теряет уверенность в том, кто он. Но он выходит из этих кризисов сам, раз за разом, выходит живым, не потеряв отношений, продолжая работать. Он достаточно успешен профессионально, и работа имеет для него смысл. Его второе дело – писательство – также стабильно и приносит ему удовлетворение. Он развивается. Он способен любить, работать и играть – три важнейших признака душевного здоровья.

Но что неизменно и не проходит само собой – это смятение, этот тревожащий его постоянно, особенно обостряясь в летние месяцы, вопрос: кто я? Это страдание не утихает.

Может быть, хорошо подобранные лекарства избавят его от тревоги… но не избавят ли они его от него самого? Сто… ну, девяносто девять из ста, что он не пойдет к психиатру – из тех же соображений. Он дорожит этими сомнениями, как бы мучительны они ни были.

Но ведь вариант с психиатром всегда остается как запасной. Если вдруг что-то пойдет сильно не так, можно связаться с людьми, которые знают его давно. И с психиатрами тоже можно.

Стоит попробовать… Стоит.

М. находит единственный способ нормализовать это для себя или предъявить вовне: назвать работой в метафорическом поле. В конце концов – чем не правда? Человек пишущий, творческий, с богатой и активной фантазией. Возможно, пережитая им когда-то в прошлом травма так сильна и защиты настолько мощные, что работа с содержанием возможна лишь в такой форме, но не напрямую. Может быть, понадобятся годы и годы работы, чтобы можно было пройти к травме. А мы торопимся?

Душа – это в теле, эмоции – это в мышцах, и, чтобы чувствовать, нужно дышать (как чувствуешь, так и дышишь).

Я не знал, кто я, в том числе и потому, что я не знал, как мне привычно двигаться и покоиться, дышать и жевать, в какой позе я размышляю, как мое тело проживает возмущение или радость, усталость, боль, наслаждение…

Мне ведь именно потому и пришла в голову мысль о том, что я – кто-то не тот, кто был здесь вчера. Именно потому, что тело не знало, как ему быть со мной.

Человек – как будто собрание движений во всей тонкости оттенков и особенностей. И эти оттенки и особенности движений соответствуют оттенкам и особенностям переживаемых человеком чувств, рождаемых его разумом мыслей. Это как вдох и выдох, этот как шаг левой ногой – и следом – правой. Тело и душа танцуют друг с другом как старые партнеры, в согласии и в ладу, улавливая на лету малейший намек на движение, передавая и поддерживая импульсы друг друга. Тело и душа всегда танцуют друг с другом…

В то утро оказалось, что мои танцоры из разных пар – и танцуют разные танцы.

Это испугало… их обоих? Меня? А кем я был теперь?

С тех пор прошло двадцать лет. Я многого не помню – слишком давно и болезненно это было, со временем что-то стерлось само собой, что-то – стерто, замазано, как страшный рисунок на стене, чтобы не бояться жить в этой комнате… Но те первые дни, когда я пытался понять, кто же это такой – я, остались в памяти одновременно очень четко: острым переживанием потерянности и неуюта, – и совершенно размыто: я не помню, чем я занимался, куда ходил, с кем разговаривал… Только несколько моментов, как солнечные зайчики, кружат в этой мгле. Я помню голубой сарафан из марлевки, надетый на мне, я помню обрывки из того утра – табуретку, сахарницу, книгу возле подушки. Помню разговор со старой подругой, как я пытаюсь ей объяснить, что со мной происходит, и не нахожу слов. Похоже, у нас вообще нет подходящих слов для описания такого опыта.

Голубой сарафан, оранжевые сандалии, лето, я хожу на работу и готовлю там счета и накладные, и я же непрестанно снедаем тревогой и растерянностью. Я стал ее снедью, ее пищей.

На самом деле непонятно, должен ли я говорить о себе в том времени – безвременье, скорее, – в женском роде или в мужском. Наверное, если бы рассказывала она, то говорила бы в женском. Но рассказываю я, и этот кусок времени, по сути – ничейный, я признал своим. А мой род – мужской. Но даже это не сразу стало мне понятно.

Она играла. Не была ролевиком – о таких в нашем городе тогда и не слышали, а если и слышали, то уж точно не она и не кто-то из ее знакомых, в общем, она просто играла всю жизнь, это был ее способ рассказывать истории. У нее всегда была подруга, с которой можно было играть. Когда-то очень давно, классе в четвертом-пятом, они лепили человечков из пластилина и упоенно сочиняли истории про них, которые тут же и разыгрывали на ступеньках крыльца, выходившего в старый сад, – та подруга приезжала на лето к бабушке, а бабушка жила в особняке еще довоенной немецкой постройки, разделенном на квартиры. Потом подруга повзрослела и перестала интересоваться играми в других человеков, но после недолгого одиночества нашлась девочка из параллельного класса, которой было интересно играть. Уже без пластилина, самими собой, они разыгрывали истории с героями из прочитанных книг или в мире прочитанных книг, просмотренных фильмов, уходя всё дальше и дальше от оригинала. Потом они стали придумывать собственные города и страны, немного похожие на настоящие, но как будто существующие в параллельном мире. И в этих городах и странах они проживали жизни, устраивали перевороты, плели интриги, ловили преступников и сочиняли трогательные и невероятные истории про любовь.