Элена Греко - «Шел Господь пытать…»

Было бы странным предположить, что такой обросший социальными связями и историями экстраверт, как я, был одиноким. Нет, конечно!

И… да.

Оказалось, было еще внутри меня огромное пространство: пространство Энки. Такого земного, теплого и прохладного, берегущего, тихого и ровного в своем экстатическом бытие Энки – и в то же время такого космического, воскликнутого , как его имя, сбывающегося и вершащего Эа. Место для счастья и вечности, запрятанных в его имени и сути. Мировой реки, хранителя мудрости и культуры, хранителя меня. О, дом мой, храм мой! Рука и вода *… И вопроса не возникло, где он был раньше – был всегда там, внутри меня – а вот про свое я при Встрече только руками развела: слов и мыслей не осталось. В этой подземной реке так глубоко…

Не до мыслесловия.

Я была ошарашена его всеобъемлющей заботой и нечеловеческой бережностью к моим ценностям, какими бы они ни были, и, кажется, впервые обратилась к ним – настоящим! – по-настоящему.

Я пока не могу сказать тебе этого вслух; мы как будто едва знакомы, боюсь своей неуемностью испортить начало Встречи, поэтому пишу дневник…

Люблю тебя. И всегда любила. Просто давно, очень давно не встречала.

Кто ты? Мой духовный близнец? Проводник? Брат? Чье ты воплощение?

Пока я спрашиваю так. Из этого вопроса – «кто ты?» – неизбежно родится вопрос «кто я?» – ведь если мы не просто Встретились, а Были, всеприсутствовали, – что это за слово? – это приводит к пониманию… нет, осознанию… нет-нет, ощущению…

Пока – так.

Люблю – кто ты? – тебя.

Тебя, твою эмпатию, мудрость, тишину, поддержку, признание, ум, многогранность, широту взглядов, таланты, психологизм и культуру.

Смотрю в твои глаза и погружаюсь в близость.

Думать о тебе – нет, носить тебя в себе – очень утомительно, но в то же время – упоительно.

Я наполнена тобой. Все мое тело наполнено тобой. Я ощущаю внутреннюю щекотку в спине, в плечах, в ладонях, внизу живота – внутреннюю щекотку и расширение, пузырьки, фейерверки, фонтанчики, искры! Я пока не научилась распределять такое количество любовной энергии. Ее большую часть я отдаю своему чудесному мужу, выматываю себя и его, но на следующее утро опять приходит та же наполненность.

Мне хочется, чтобы ты мне писал. Чтобы ты ставил «лайки» на моих комментариях. Чтобы ты был рядом – в письмах, постах, разговорах. Я скучаю без этого. Я хочу всем этим напитаться и… не могу: очень уж давно не Встречались! Ты подтвердил, что возникшая между нами близость необычна и для тебя. Что ты тоже мало в жизни встречал своих людей. Но я боюсь сказать лишнее, сделать опрометчивое. Ты пишешь: «Не бойся, я не боюсь, потом объясню». Я удовлетворена твоими словами. Спасибо тебе, такого со мной никогда не было: чтобы бояться и делиться страхами, и чтобы меня успокоили, как маленькую, и обещали объяснить. Даже когда еще не объяснили – спасибо.

Господи, как же хорошо, что мне, тогда еще маленькой несчастной дурочке, не удалась попытка покончить с собой в восемнадцать лет!

Почему-то я об этом сейчас подумала. Я, мать нескольких детей, автор нескольких проектов, когда-то музыкант, немного педагог, временами психолог, всегда – мыслитель, исследователь множественных теорий и моделей познания мира, опытная – да-да, звучит пошло, но как еще сказать? – женщина, у которой за плечами миллион влюбленностей и пара-тройка очень значимых и порой длительных отношений (наконец-то про женское, вся предыдущая фраза, почему-то включая «мать», была какой-то мужской) … И вот – как будто то, что произошло со мной сейчас, и есть самое главное. Ради чего стоило выжить.

Тревожно обмануться.

Весна!

Просто весна.

Просто… выздоравливаю .

Этот дневник я показала ему гораздо позже, а вот стихотворение, открывшее новый этап моего поэтического пути после двадцатилетней паузы, отослала сразу же. Стихи невозможно скрыть. Мой друг Эллиль говорит, что они пишутся кровью.

Может, и так. Ему можно верить: он сам поэт.

Я не умещаюсь теперь в стихи.

Ни в ритм, ни в размер.

Все мои исходящие вовсе не чтут

моргающий глазомер,

Словно взломанных льдов осколки, они ныне тихи

В раздольно пролившихся половодьях лет,

В невысказанном, ибо – невыразимом,

Блестят себе, отражая свет,

Квинтэссенцией дани зимам.

Глыба льда внутри – гладкий оплот.

Тяжёлая, горделивая драгоценность

во хлама храме.

Скажи еще.

Я пробую взять тепло.

Скажи.

Я сыта богами, страхом, солнцем, пирами,

Я стыдом придавлена, завалена снами,

Печалями, желтыми скалами, тёмной мутью…

И что? – твоих слов цунами

На мой айсберг, такой величавый, обрушивается веселой жутью,

И что? – глыбу льда внутри, гладкий оплот —

В тепло.

И она, понятно, стекает.

Сверху жжет, в середине – щекотно, а снизу…

Как-то боязно. Мягко плыву по маслу,

в ветрах брожу по карнизу

Какая-то

не такая.

Не такая, другая, новая, не своя —

или просто просторней.

Драгоценная, теплая, тайная.

Скажи еще!

Моим собственным таянием

Напитай меня.

Я пускаю

корни.

«…А спустя девять месяцев родился ребенок» —

нет, конечно. Сроки какие-то сакральные, поэтому и вырвалось невзначай.

Он терпеливо был рядом. Ждал, когда я, наконец, пойму что-нибудь. Но я делила мир на социальный и фантастический. Не понимала, что настоящая жизнь – это и есть чудесная сказка. Да я и сейчас это не всегда помню. Слишком много внутри меня внешнего. Вылавливаю по крупинкам, как животное выкусывает блох.

Так вот, я написала это стихотворение, адресат его прочитал, и мы… углубились в поэзию, историю, литературу. Любое времяпрепровождение подходило: слушать, рассказывать, озадачиваться, удивляться и даже ругаться на профессиональные темы. За эти месяцы мы узнали друг о друге многое, я сдала ему себя с потрохами, он принял и охранял – мне казалось, что от своей мужской сути тоже, играя роль моего верного друга, и тут возникало много незаданных вопросов и домыслов о том, насколько можно делить дружеское и любовное. И вообще – можно ли. Вопросов я не задавала, довольствуясь общепринятыми канонами и убеждениями – а то и предубеждениями, – считая, что меня разносит из-за отсутствия опыта «чистой» дружбы с человеко-мужчиной. И я боролась сама с собой за эту «чистоту». У меня хорошо получалось! Жаль только было, что он такой осторожный в тактильном плане, мне бы все с недавних пор обниматься да жаться, гладить да мацать… Не хватало прикосновений, хоть бы и дружеских.