Анастасия Долинская - Каждая пятая

Но бабушка всегда была рядом и поддерживала. Она приходила ко мне несколько раз в неделю послушать косые медленные пассажи и истерики непрофессионализма и отводила на занятия по фортепиано, и на хор, и на сольфеджио. Для сравнения – домашние (кроме мамы) обычно плотнее прикрывали дверь в мою комнату, когда я садилась репетировать. Просила играть потише. Поменьше. Не сегодня. По крайней мере, мне так помнится. И это логично, потому что мои занятия на фортепиано были редкостным испытанием для нервов.

После каждого занятия она выдавала мне две ириски. Это было чудесное время, недооцененное.

У меня была мечта – сыграть «лунную сонату». Чтобы бабушка мной гордилась, ну и какой то детский пунктик, вроде того, что эта соната – вершина мастерства.

Когда мне было 13 – она заболела. Потом оказалось, что это рак. Она таяла у меня на глазах, а я учила лунную сонату. Тогда мне казалось, что есть какая то связь, что звуки этой сонаты, сыгранной мной нормально смогут подбодрить её. Звонила ей, играла в трубку – тогда ещё сбивчиво. А бабушка таяла.

Не знаю, что я за тупорылым ребёнком была, чтобы, видя её худое, бледное, измождённое лицо, зная, как мама рыдает вечерами в душе, поверить в то, что бабушку не нужно навещать, потому что ей нужен отдых, она идёт на поправку. Оказывается, в то время она просто часто сидела в забытьи от боли, не узнавая близких. Онкологи «отпустили умирать» домой, но нужным количеством обезболивающих не снабдили. Я всё так же учила свою сонату, получалось всё лучше, близился отчётный концерт. У меня получалось гораздо лучше, но мне уже не удавалось позвонить ей – мне запрещали её тревожить.

Отмотать бы время назад – я бы все сделала иначе.

Это было воскресенье! В 2009 был очень жаркий апрель, но мы не ездили в деревню, боясь оставить больную бабушку. А потом, я уж не знаю почему, решили скататься. Выехали в пятницу, на участке обнаружили некошеную траву по пояс и жёлтое поле одуванов. Была прекрасная весна. Домой выехали в воскресенье. На половине пути маме позвонил дедушка. Она поговорила с ним, сказала отцу «мама умерла» и заплакала. Папа припарковался на обочине и обнял её.

Не верилось и не сознавалось, что смерть – это по-настоящему и навсегда. Было жалко маму. Доехали до города, пришли к бабушке. Мне было абсолютно спокойно, я была твердо уверена, что все ошиблись и сейчас она очнется.

Но когда первые комья земли упали на её гроб – на меня вдруг опустилось оно. Осознание. Что бабушку я больше не увижу, не обниму, не уткнусь носом в теплое узорчатое плечо её кофты. Хотелось прыгнуть в яму, сорвать крышку, обнять её. Но потом, за пеленой слёз, я увидела, как рыдает мама. И как рядом стоит папа. Что же он, не знает, что надо её обнять? Я многозначительно кивнула ему, и он заключил маму в объятия.

А потом, через месяц, я играла на отчетном концерте эту чёртову сонату 9, которую хотела показать бабушке. Играла и плакала, не видя от слез клавиш и путая акценты.

И вот тогда было горе от потери бабушки. С высоты прошедших лет я понимаю, что я потеряла ещё и духовного наставника, лучшую подругу, психолога, самого толерантного и спокойного человека в своей жизни.

И вот почему то именно с года смерти бабушки все потихоньку стало скатываться в задницу. Вот она – точка отсчёта.

Однако именно благодаря бабушке я узнала, что такое поддержка и любовь, политика несуждения и «не сдаваться».

Знаете все эти пышные свадьбы малолеток, которые оплачивают родители? У меня была такая. Шикарное гуляние, на которое скинулись обе семьи.

Мы были оба красивы. И тупы.

Но со своей колокольни я себя, разумеется, оправдываю. Знаете, это обыкновенная ошибка атрибуции, когда себя ты готов оправдать, а другого – нет.

Наше поколение выросло на мультиках Дисней про этих милых принцесс, для которых любовь равно самопожертвование, а после венчания идут титры. Помню, как я восхищалась Ариэль, которая всем пожертвовала ради мужика, которого увидела один раз и влюбилась. Я тоже думала, я такая. Всем готова пожертвовать, всю меня забирайте, с потрохами, на всю жизнь, до самой смерти, трали-вали-пассатижи.

С мужем я познакомилась, когда нам было по 13.

Начали встречаться в 14, спустя пару месяцев после смерти бабушки. Мне было паршиво и одиноко. Родители закинули меня в деревню, вместе с бабушкой Кирой, где все мои сверстники безбожно пили.

А я сидела на подоконнике с Достоевским и скучала. Звучит пафосно, но зуб даю – так и было. Во-первых, с ними действительно не о чем было говорить, а во-вторых, просто не хотелось иметь проблем с бабушкой.

Но в какой-то момент я засунула свои размышления о Раскольникове подальше и пошла «вливаться» в коллектив. Первая сигарета, первая стопка водки, запитая дешевым пивом. Мне было омерзительно от самой себя и… весело.

И тут он! Красавчик-сосед с разбитым сердцем, зожник, слегка старше, с которым можно просто прогуляться до Волги. Которого одобрила бабушка, и который слушал мои стихи и не бухтел. И говорил комплименты. И что самое важное – без требований немедленного секса.

Хотя, в общем-то, я полюбила его за «доброе слово». Мне так не хватало добрых слов от мужской половины человечества. Сверстников можно было смело разделить на тех, кто считал меня ботаном, и тех, кто планировал лишить девственности. А тут он со своим

«Твои проблемы важны», «Твои стихи хорошие», «У тебя всё получится». Тьфу, блин.

С сексом я его морозила долго. Всё случилось ближе к 16, и это был полный отстой. Но мне казалось, что ему это важно, и поэтому я терпела. Сраная Ариэль отдала свой голос во имя любви, а я разрешила себя трахать. Же. ртвен. ность.

Я решила, что он будет моим единственным мужчиной. Он сам решал вопросы контрацепции и был в этом вопросе достаточно конфликтен и строг. Итак, я залетела в 17, он спросил – как на счёт аборта, и я обещала подумать.

Вы, наверное, думаете, зачем я это всё рассказываю? Давай к сути. А мне кажется, что всё это связано. Вот, например, неумение транслировать любовь передается по наследству.

Бабушка Кира росла в многодетной семье. Она никогда ничего не рассказывала про них. Но предположу, что когда по лавкам семеро, а на дворе война и голод – не до ласки. Да и как одной маме каждого из своих семи ребятишек погладить по головушке, как каждому спеть колыбельную, рассказать о важности переосмысления первичной социализации? Они транслировали любовь, как умели – вот тебе кусок хлеба, вот тебе тёплый дом, я буду впахивать на {место впахивания}, чтобы ты мог выжить.

Я думаю, что бабушка выросла, не зная материнской и отцовской ласки. Выросла, как выросла – я не знаю про её жизнь практически ничего, уже 25 лет говорит, что ничего не помнит. Знаю, что высшего образования она не получила, работала швеёй на заводе, а потом гардеробщицей. Потом деда встретила, родила папу и шпыняла их обоих, пока дед не умер от инфаркта.