Андрей Пузырей - Психология. Психотехника. Психагогика

Если соотносить боровское решение с тем, что можно найти в истории психологии, то это – этап, соответствующий гештальтпсихологии, что, кстати, и хронологически близко эпохе рождения квантовой механики. И сами гештальтпсихологи – такие как Вертгеймер, Келер или Левин, это соответствие прекрасно чувствовали и понимали.

Мне кажется, что сегодня в психологии должны быть сделаны решительные шаги в осознании того, что не только план аппаратов, приборов и средств, но весь полный состав научно-исследовательской деятельности, включая способы понимания, процедуры рассуждения (лакатосовские «доказательства и опровержения»), способы образования понятий и построения «моделей», организации психотехнического действия и развертывания «исследования» внутри него, – все это в равной мере должно быть включено в «описание» ситуации исследования, или, если позволительно так сказать, в описание «объекта изучения».

Именно психологи должны и могут быть здесь первопроходцами, поскольку для современной психологии – это вещи, с которыми и исследователь и психопрактик сталкиваются каждый день, и отыскание возможности мыслить и действовать в этих «неклассических» ситуациях для психологии сегодня – воистину вопрос жизни и смерти.

Итак, не просто аналогия, но глубокое и существенное родство неклассических ситуаций в физике и в психологии – налицо и бесспорно. Означает ли это, однако, что и для психологии нужно искать возможность – по образу и подобию физики – удержать себя в рамках естествознания, в границах естественнонаучного метода? Даже если не обсуждать вопрос о том, насколько это удается самой физике – в чем многие современные физики и методологи науки крепко сомневаются, – можно было бы настаивать на том, что в целом ряде областей психологии «неклассичность» ситуаций исследования – настолько более радикального толка, что уже не оставляет никаких надежд на ассимиляцию этих ситуаций в рамках естествознания, во всяком случае – естествознания традиционного типа.

Прежде всего, пользуясь словами Леви-Стросса, следовало бы сказать, что первой реальностью, с которой исследователь имеет дело в психологии, является реальность не «сырой», но «вареной» психики. Или же, если воспользоваться термином Выготского, можно было бы сказать, что такой первой реальностью для психолога является реальность высших психических функций, а не натуральных.

Можно было бы показать, что не только в ситуациях, возникающих в психоанализе или в других психотехнических практиках, не только в таких квазиэкспериментах, как исследования Левина или Дункера, но даже и в собственно психофизических ситуациях, где научная психология, казалось бы, в наибольшей степени приближается к идеалу строгого и точного естествознания, где открывается возможность наиболее полно и последовательно реализовать естественнонаучную методологию, – даже и там момент «переваривания» психики, момент психотехнического изменения изучаемой психики самими процедурами исследования – неустраним, и это обстоятельство не позволяет даже и тут реализовать естественнонаучный метод во всей его строгости и чистоте. Больше того, нетрудно показать, что самую логику развития экспериментирования в психологии, в частности развития планов экспериментов – от самых простых ко все более и более сложным – по-настоящему можно понять только, если рассматривать их в контексте возобновляющихся попыток преодоления – снова и снова «вылезающих» – контрпримеров против реализации естественнонаучной парадигмы исследования, попыток уложить в прокрустово ложе естественнонаучного мышления неукладывающиеся в него, все более и более сложные, неклассические ситуации. И опять: до конца эти попытки не удаются даже внутри психофизики.

Итак, неклассические эффекты «включенного исследования» неустранимы, и, стало быть, реальность, с которой должен иметь дело исследователь в психологии, – это реальность «вареной» психики или реальность «высших психических функций». Поэтому глубоко не случайно, что именно те теоретические и методологические представления о психологии, которые с самого начала пытались (насколько могли) это обстоятельство как-то учитывать, пытались как-то схватывать принципиальную неклассичность ситуации работы психолога как исследователя, и прежде всего – та же культурно-историческая теория Выготского, – что именно они сегодня выходят на первый план и образуют перспективу развития для психологии, ибо только они дают ей возможность адекватного осмысления этих неклассических ситуаций и, тем самым, восстанавливают условия возможности исследовательской работы вообще, поскольку иначе – если исследователь остается последовательным естествоиспытателем – такого рода неклассические ситуации должны вызывать у него прямо-таки паралич мысли и действия, ибо основное условие естественнонаучного исследования как раз и состоит в требовании независимости изучаемого объекта от каких бы то ни было процедур его изучения и, тем паче, от знаний, получаемых в исследовании. Подчеркнем еще раз: речь тут идет именно о «законах» жизни изучаемого объекта, а не просто о «траектории» его движения: собственно законы должны быть независимы – как от актов исследования, так и от знаний, которые исследователь в этих актах получает. Это, действительно, основная и обязательная предпосылка всякого естественнонаучного исследования.

Сказанным можно было бы и ограничиться в том, что касается первой из двух критик психологии – «критики естественнонаучного разума», и – по необходимости, совсем уже кратко – сказать о второй критике – «критике практического разума» в психологии.

Эта критика состоит во многом в критике ценностной ориентации современной психологии, прежде всего – практической психологии.

Всякий человек, если он хочет осмысленно заниматься каким-то делом, должен начинать со своего собственного самоопределения. И самоопределение это должно касаться, прежде всего, предельных целей и ценностей его работы. Для меня таких ценностей четыре. В направлении реализации их, как мне кажется, и должна двигаться психология, должен осуществляться поиск новой психологии, психологии будущего. Кто-то может выставить другие предельные ценности и – в соответствии с ними – искать иной, соответствующий им тип психологии.

Для меня это, во-первых, установка на «дельную» психологию, то есть – такую, которая могла бы иметь дело с реальными проблемами современного человека. С этой первой ценностью и сопряжена, по сути, критика естественнонаучного разума в психологии, поскольку строго экспериментальная психология оказывается далекой от живой жизни, будучи – по самой своей сути – обреченной иметь дело только с абстрактными лабораторными препаратами от человека, но никогда – с конкретным человеком в реальной жизни.