Карен Армстронг - Дао религии: Как лучшие духовные принципы работают на ваше счастье

Скептик покачает головой: мол, иллюзия и самообман. Однако единственный способ подтвердить или опровергнуть это учение – практика. На протяжении «двенадцати шагов» мы пытаемся пробудить наш потенциал к состраданию и мудрости, к природе Будды. Не переходите к следующему шагу, доколе не заложите основы для трезвой и здоровой оценки собственной личности и доколе не начнете регулярно медитировать, сосредотачиваясь на любви. А когда в вас проснется подлинное сострадание к себе, вы сможете распространить его и на другие живые существа.

Когда Будда появился на свет, отец позвал домой местных жрецов предсказать судьбу ребенку. От них он узнал: родившийся увидит три тревожных знака, после чего отринет мир и станет монахом. Отец хотел, чтобы сын пошел мирским путем, поэтому запер мальчика в роскошном дворце, а кругом расставил стражу, которая оберегала его от любых неприятных зрелищ. Это яркий пример того, как сознание не желает смириться с действительностью. Пока мы закрываемся от боли, которая давит со всех сторон, мы заперты в иллюзии, искусственном мирке, который не имеет отношения к реальности. Однако это тщетно: от страдания не убежишь. Рано или поздно оно прорвется сквозь тщательно воздвигнутые барьеры. Когда Будде было лет двадцать девять, боги решили, что он достаточно пожил в призрачном счастье, и послали четырех из своего числа в дворцовый сад: одного – в облике больного, второго – в облике старика, третьего – в облике трупа и четвертого – в облике монаха. Совершенно не готовый к таким зрелищам Будда был глубоко потрясен. В ту же ночь он покинул дом, решив найти для себя и для других исцеление от скорби.

Этот миф призван показать буддистам, как искать просветления. Пока мы не впустили в свое сердце и свой ум «дукха», пока не увидели вездесущность страдания в жизни, мы еще не начали духовный путь. Вот почему почти все религиозные традиции придают огромное значение страданию. Мы предпочли бы отстраниться: дескать, что нам до мирового горя! Однако так мы лишь замыкаемся в себе, причем в ущербной версии себя. Вспомним главный символ христианства – Крест, а на кресте – распятый человек в страшных муках. Это символ жестокости, которую люди с незапамятных времен проявляют к себе подобным.Однако это также боль, которая спасает мир. Учение об искуплении, распространенное в западном богословии (восточное православие его не разделяет), подчас трудно понять: почему милостивый Бог захотел, чтобы за спасение была заплачена такая цена? Однако французский философ Пьер Абеляр (1079–1142) взглянул на вещи иначе: когда мы взираем на распятие, наши сердца разрываются от боли и сочувствия, и это внутреннее движение сострадания спасает нас.

Древние греки, основоположники западного рационализма, смотрели на жизнь трагически. Каждый год на празднике Диониса, бога трансформации, крупнейшие драматурги Афин представляли трагические трилогии. Это были своего рода соревнования, посещать которые гражданам вменялось в обязанность. Пьесы обычно адаптировали и перелагали старые мифы с учетом актуальных для города проблем. Данное событие было одновременно духовным упражнением и гражданской медитацией: аудитория сочувствовала героям, оказавшимся перед тяжелейшими дилеммами и жуткими последствиями собственных действий. Греки приходили на пьесы поплакать вместе, убежденные, что совместные плачи укрепляют гражданские узы между ними и напоминают каждому, что он не одинок в своей личной скорби.

В трилогии «Орестея» Эсхил (около 525–456 до н. э.) показал, что страдание есть неизбежная часть человеческой жизни, но без него не обойтись в поиске мудрости. Три трагедии описывают безысходный по виду круг отмщения. В первой из них Клитемнестра убивает своего мужа, царя Агамемнона, чтобы отомстить за смерть дочери. Затем их сын Орест убивает мать из мести за отца. И, наконец, самому Оресту приходится спасаться от Эриний, страшных богинь подземного мира, которые, подобно диким псам, преследуют грешника, доколе он не искупит свой проступок смертью. Страдание – один из законов жизни, напоминал хор зрителям, – но еще и тропа к мудрости: