Григорий Курлов - Обалденика. Книга-состояние. Фаза первая

Он и согнулся уж весь, готовясь упасть в ноги, как вдруг услышал внутри спокойный урчащий голос: «Отвяжись, отвяжись немедленно от воеводы, от куклы своей. Вспомни, что ты – Хозяин. Твори, начинай немедля творить». – «Что? – удивился Петя внутри себя. – Что я могу сейчас творить?» – «А что хочешь, – спокойно урчал Мяв внутри Пети, – твори слова, твори образы, главное – твори…»

– За тобой, за тобой, – продолжал громыхать воевода, – ишь ты, птица важная, самого меня в путь подняли. Чего натворил, а ну ответствуй?!

Петя поднял испуганные глаза, но отчего-то вдруг увидал воеводу не вживую, а как куклу детскую, которой в балагане представление разыгрывают: нос у него круглый и красный, как свекла; рот, распахнутый, словно в крике потешном, недвижим, а все звуки словно из живота вылетают; глаза краской нарисованы; а на голове, вместо шлема, ночной горшок прилажен.

Навис этот воевода кукольный над ним да что-то ему неподвижным ртом выговаривает грозно. А себя Петя пугалом недавним огородным увидел – стоит он, руки растопыркой, на ветру полощется вольно, рожи корчит веселые.

Хоть и стращает его воевода речами грозными, но не испуг привычный ощущает Петя от картины той балаганной, гротескной, а даже напротив – смех веселый и свободный. Отчего-то не напрягают его больше страсти те кукольные, ведь понарошку все и не взаправду.

Едва-едва Петя смех в себе сдержал, а затем легко как-то и неожиданно для себя сказал:

– Закона такого нет – в хибару всем вваливаться. Вот царю как пожалуюсь… – Он глянул воеводе прямо в глаза и, замирая от собственной смелости, добавил вдруг: – Человек, он хоть сам кузнец своим проблемам, да только не каждый может себе позволить неприятности иметь…

– …Неприятности, говоришь, иметь? – после паузы, озадаченно и с каким-то даже уважением переспросил воевода. – Царю он… ишь, шустрый какой… Не такой все же я дурак, как ты выглядишь… Вот пущай царь сам с тобою и разбирается. Мы ведь и во дворе подождать можем… чего уж там…

А отсутствие закона, – бормотал воевода, выпроваживая стражников, – еще не избавляет от его исполнения… Закон, понимаешь… я, может, для того на страже его и поставлен, штоб дураки разные им не пользовались. А ты собирайся, собирайся – путь-то не близок.

…Кинув в суму краюху хлеба (а больше собирать и нечего было), Петя вышел на крыльцо.

Воевода сидел на солнышке в окружении стоявших стражников. Увидав Петю, он вновь насупился. Того, что произошло, он не понимал, и это его беспокоило.

– Каждый человек по-своему прав, – говорил он, глядя на приближающегося бывшего старика, – а по-моему – нет. Так чего тебя царь кличет-то? Что за дела у вас общие? Так ты мне на то и не ответил?

Вновь растерявшись, Петя уже распахнул было рот для оправдательного ответа, как в голове его предупреждающе раздалось урчащее: «Мя-а-ав…» И тогда он вновь увидел воеводу куклой разрисованной: размахивая маленькими кулачками, он негодующе бормочет что-то ртом неподвижным, грозится чем-то непонятным. Но, как и прежде, не ощутил Петя веры к спектаклю этому кукольному, даже напротив – глядя на страсти выдуманные, вновь внутри себя на смех сбиваться начал.

Он неслышно хихикнул чепухе этой, в себе увиденной, но вслух сказал уже спокойно и глядя в небо:

– Никак дождить будет? Не успеем, поди…

– Да, да, – засуетился воевода, подымаясь, – давно пора.

Затем удивленно глянул на Петю и озадаченно добавил:

– Ты ж смотри, однако, сколько дерьма, аж в голове не укладывается…

В хоромы к царю Петю ввели несколько преждевременно. Царь беседовал с царицей. Беседа, судя по всему, подходила уже к концу, так как велась в тональности предельно высокой. У бывшего старика даже уши позакладывало. Он засунул в ухо палец, прочищая, и ухмыльнулся, вспомнив себя со старухой в недавности. «Отвык уже», – подумал.

Царица была как царица, то есть самая обыкновенная баба. Глянув на ее лицо, Петя почему-то сразу решил, что у нее должны быть кривые ноги. А вот царь Пете понравился. Невысокий, плотненький, с блестящей жизнерадостной лысиной и добрым лицом.

– Ну ладно… Ну будет тебе… – говорил он царице устало и вполголоса. Но, увидев вошедших, замолчал, выпрямился осанисто. В ладоши хлопнул.

– Проводите царицу в покои ее, – сказал царственно.

Подведите гостя, – продолжил столь же величественно. Затем, махнув рукой, отослал всех прочь. – Оставьте нас.

Оставшись с Петей наедине, царь вновь как-то весь сразу обмяк и подобрел лицом.

– Забот-то, забот… – бормотал он, оглаживая лысину обеими руками. – Дергают все, клянчат чего-то…

Бунтами грозят, – пожаловался он, заглядывая Пете в глаза, – народу уже столько всего обещано, а ему все мало. Кушать все хотят… требуют… Я-то знаю, чем народ накормить можно, так ведь они есть этого не станут, сволочи, – говорил царь, а глаза у него добрые-добрые были…

Петя стоял потупившись – ни жив ни мертв, не понимая, что происходит. То, как по-простецки вел себя царь, скорее его пугало, чем радовало, так как было непонятно. Он слушал слова царские, в который уже раз ощущая, как неудержимо тянет его пасть ниц и уверять, что, дескать, ошибка вышла.

Он вскинул глаза на царя – и обмер. У того на лысине радостно поблескивала кошачьим оскалом улыбка Мява… «Дык ведь – Хозяин же я», – всколыхнулся Петя внутри, себя вспомнив.

Глянул он тогда взглядом Хозяйским на себя кукольного да испуганного, а рядом и царя-батюшку на такой же кукольный манер увидел. Был тот царь совсем маленький какой-то и неестественно толстенький, верткий весь и суетливый. Огромаднейшая корона из бересты крашеной все на нос ему съехать норовила. То и дело ее поправляя, он бегал вокруг кукольного Пети, заботливо обирая с него невидимые пылинки да соринки. Хитро из-под короны глазками мышиными поблескивая, царь отчего-то хихикал тонким голоском да дробно-дробно так ножками коротенькими пританцовывал, будто в нетерпении тайном…

Петя прокашлялся, скрывая смешок, и неожиданно сказал:

– Ваше величество, да ты не смущайся, спрашивай чего надо…

Царь запнулся на полуслове, а затем сказал, глядя на гостя испытывающе:

– А не прост ты, Петя… Да и отважен, погляжу… Видать, правду мне о делах твоих сказывали… Ну, оно и хорошо, что сразу к делу.

Дочь у меня есть, – продолжал царь, – царевнушка моя… слыхал, небось?

Старик неопределенно то ли мотнул головой, то ли пожал плечами.

– Вижу, что слыхал, – продолжил царь. – Несмеянушка моя… Никак замуж ее отдать не можем. И женихи-то все знатные, с приданым богатым… Да кому она нужна такая – плакса?..

А казна-то ой как истощала… – мечтательно причмокнул губами царь. – Туда бы какого ни есть полцарства вставить…