Марина Москвина - Учись видеть. Уроки творческих взлетов

– Напишите о том, «что я делал прошедшим летом».

Любым прошедшим летом. Только на этот раз выкладывайте все начистоту. Напишите о миге, когда вы жили полной жизнью. Возможно, это будет что-то совсем простое – например, вы учились делать горячие бутерброды с сыром или просто сидели на теплом камне и смотрели на реку. Может, вас поразили дерево или окно, фраза, голос, походка, лицо, чья-нибудь пятка или ухо… Расскажите об этом в мельчайших подробностях. Напишите о том, что поглощало вас в детстве. Потому что по-настоящему передать вы сумеете только то, в чем присутствует любовь и блаженство. И «для камертона» читаю вам не виданного вами – не слыханного Уильяма Сарояна «Лето белого коня». Читаю вслух удивительные рассказы «Чистый Дор» моего старшего друга и учителя Юрия Коваля. Рассказы австралийца Алана Маршалла. Детские они? Взрослые? Да какая разница! И детям, и взрослым принадлежат эти писатели. И взрослым, и детям они – «на вырост».

И вот вы начинаете.

Курский вокзал. Поезд. Общий вагон. Мужик играет на гитаре.

Бегают дети. Две старушки едят вареные яйца. Мужик отложил гитару и в один присест съел целую жареную курицу. Остановка. Дружное забрасывание детей в вагон уже на ходу.

Мальчик Миша из Электростали подошел ко мне и сказал:

– Пойдем поулыбаемся!

Украинская таможня. Ночь без луны.

…Я чувствую запах моря, но еще не в силах открыть глаза.

Преодолевая себя, вижу бесконечную воду. Вдоль железной дороги тянется берег моря, вдоль берега стоят люди с удочками, а вокруг всё в каком-то белом тумане.

С моим-то зрением я не сразу поняла, что это, а это были бабочки.

Ему было лет тридцать пять, а мне около одиннадцати. Он так приветливо улыбался своим беззубым ртом, и от него постоянно пахло конюшней.

– Слушай-ка, Людка, а кто он такой?

– Ванька, что ли? Да он конюх. Всю жизнь прожил в этой глуши, никогда не учился, даже читать не умеет. Все время со своими лошадьми. Деревня деревней! Можем попросить у него прокатиться.

Ваня мыл своих любимцев и о чем-то с ними беседовал.

– Вань, а можно мы посидим немножко на лошади? – робко спросила я.

– Да валяй, только не… – дальше все было непереводимо на человеческий язык.

Я попросила Ваню держать лошадь за уздечку, а сама забралась на лошадь. Кроме уздечки, там ничего больше не было – ни седла, ни стремян, ни подпруги. А все равно здорово. Сижу, слушаю, о чем Людка с Ванькой болтают.

И вдруг – собаки, прорва собак, все к нам бегут и лают. Лошадь обалдела и как побежит! А я-то сижу без седла, уздечка внизу болтается, держусь за гриву.

В первый момент, я помню, был страх и восторг. Лошадь несется быстрее, быстрее…

«Вот и смертушка моя подошла!» – подумала я и начала сползать набок, потом, как-то извернувшись, оттолкнулась от лошади и полетела в канаву.

Смотрю, вся деревня бежит – с вилами, топорами, косами, и все орут:

– Москвичка убилась!

Я встала и тоже ору:

– Да вот она я, жива!!!

Ух, что потом было – не опишешь.

А лошадь как все равно взбесилась – бежала и бежала, только к вечеру вернулась вся в мыле.

Денька через два я пошла к Ваньке на конюшню. Захожу, а он сидит на сене, какую-то книжку рассматривает. Увидел меня, смутился, книжку спрятал. Я тоже смутилась.

Потом мы уехали.

А через несколько лет мы с Людкой опять в Старораеве встретились, правда, уже зимой. Ну как не зайти в гости к старому знакомому!

Ванька нас не узнал, может, и к лучшему. Мы долго сидели у него, и я путано объясняла, что такое метро. А он рассказывал, что сам, собственными руками, построил водокачку. И еще признался в том, что скоро построит такую штуковину, чем-то похожую на приемник, только с обратной связью, в нее можно будет говорить, а Клавка в соседнем доме услышит.

В пионерлагере у забора в крапиве жили улитки. Все они были разные, как и мы – люди. Мы собирали их со жгучих листьев и приносили в отряд. Я складывала семью улиток в синюю мыльницу с дырочками: большая черная улитка была папой, поменьше – мамой, а самые маленькие – их дети. На ночь я накрывала эту компанию листом крапивы.

Жилища улиток – мыльницы располагались у нас на подоконнике. Красные, зеленые, белые мыльницы всю смену мозолили глаза нянечке, которая убиралась в комнатах.

Приближалась осень, заканчивались каникулы. Каждый вечер мы сидели на кроватях и наблюдали завороженно за жизнью улиток.

А в последнее утро явилась нянечка, собрала наши мыльницы и спустила улиток в унитаз.

Потом она ушла. А мы еще долго сидели и слушали, как шумит вода в туалете.

– Куда ж ты пойдешь одна ночью?

– Туда! – сказала я и махнула рукой в сторону леса.

Водитель подбросил меня до остановки. На самом деле ее там никогда и не было. А были елочки, оттуда час петляла тропинка до деревни.

«Остановите у елочек», – скажешь. И все знают: наримановская. Только чья? Нет ведь там никого, думают. Потому что деревня Нариманово давно опустела. Стоят шесть пустых и два жилых дома. Бабушка моя Феня да дядя Миша (для своих Мирон) живут на разных ее концах…

Ночью в лесу не так уж и здорово одной. Да еще сумки тяжелые, дождь, под ногами лягушки прыгают, а нельзя на лягушку наступить. Бабушка Феня всегда говорила: «Написает лягушка на ногу – язва будет».

Деревню я услышала сразу. Дяди-Мишин дом стоит на краю леса.

А его собака Пушок не лает, а орет, когда кто-нибудь приближается.

Пруд, мостик, калитка… Вдруг тихо так, жалобно кто-то простонал: «Пии-и-ть!»

Вот оно, думаю, леший! И побежала к крыльцу.

Вбегаю в дом, бабушку Феню разбудила и спрашиваю:

– Кто это у меня напиться просил? «Пи-и-и-ть, пить»…

А бабушка Феня:

– Так это птица такая, пищуха. Любит, – говорит, – она пить просить. Да так жалобно, нешто ей вынести впору…

Я вышла из дома и оставила на тропинке блюдце с колодезной водой. Для пищухи. Пускай попьет.

Никто меня не похвалит, конечно, никто. Ведь если меня похвалят, Юрику так влетит, что мало не покажется.

Нас с Нинкой мама отпустила на пруд купаться и загорать под присмотром нашей соседки Тани. А Юрик узнал, что мы идем, и тоже пошел, совсем забыв спросить у бабушки разрешения, которое она никогда бы ему не дала.

Я плавать не умею, хотя меня дядя Коля уже четыре лета учит. Нинка, та вообще воды боится. Юрик плавает, конечно, только надевает на себя спасательный круг в виде дельфина.