Вадим Гурангов - Искатели приключений на…

Татьяна не отличалась особой чувствительностью к энергии и смотрела на происходящее с насмешливым любопытством. Но она видела и слышала, что танцор находится в сильнейшей измененке. Происходило что-то поистине мистическое…

Гортанно завывая, Вовка совершил круг почета вокруг главной героини действа и замер перед ней в тишине. Затем «Отче» медленно, с идиотской улыбкой, наклонился и очень бережно вручил «мадонне» слегка развернувшийся сверток.

Он положил правую руку на голову «богородице», левой рукой придерживая младенца, и сделал задержечку с прогибом в груди.

Серега корректировал действия Татьяны:

– Улыбайтесь, госпожа Богородица, улыбайтесь! На вас Дух Святой нисходит, а радости на лице не наблюдается. Что скажут о вас благодарные потомки? Больше трепета, мон шер! Вот так.

«Мадонна» скромно, как и положено духовной особе, улыбнулась. Ушки и щечки ее покраснели от стыда и нелепости ситуации. Серега не преминул отметить это и съязвил:

– Тужиться не надо, вы не в роддоме. Расслабьте свои божественные чресла, принявшие спасителя человечества. Но благоговеть перед Папашей Небесным настоятельно рекомендую.

Вовка вовсю улыбался, чрезвычайно довольный спектаклем. Таня тоже улыбнулась, на этот раз – искренне. Она вошла в роль и, смущаясь, приложила «новорожденного» к груди.

– Ведь можете, когда захотите! – возопил Сергий. – А теперь преклоните голову. Прижмите малыша к сердцу, да покрепче. Поцелуйте его. Не вижу счастья на лице! Это же Сын Божий.

«Богородица» наклонила голову и, зардевшись, коснулась полотенца губами. Звукооператор не унимался:

– Очень эротичный поцелуй! Мадам, ваш розовый купальник как нельзя более кстати. Это весьма символично. Ибо сказано: «И розы будут благоухать на пути той, что приняла мессию!». Теперь поблагодарите Родителя. Не слышу. Громче!

Улыбающаяся «мамаша» сначала тихо прошептала, а потом звонко отчеканила:

– Спасибо! – и тут же возмутилась: – Зачем вы меня заставляете заниматься этой ерундой?

Серега неожиданно для себя сформулировал свой жизненный «закон»:

– Если вы не делаете ничего необычного, с вами ничего необычного не происходит!

Тараканов запел на мотив танца Джонни Пукинса [55], писклявым голосочком, пародируя Танин:

– Аллилуйя! Аллилуйя! А-лли-лу-йя!

Прильнуть к лотосным стопам Отца Небесного Татьяна наотрез отказалась. Серега, покачав головой, проворчал:

– Ну, молодежь! Никакого почтения к Высшим Силам. Вам бы все по дискотекам шляться да перед мальчиками задом крутить! Всемирного потопа на вас нет. Куда мир катится…

Вовка благословил «Богородицу». Он ласково погладил ее по голове и загудел басом:

– Дочь моя! Да пребудет с тобой Экстаз вечный и Оргазм множественный! Прись и будь счастлива. И не индульгируй более. Ибо уныние – главный из грехов. Во имя вдуха, выдуха и задержки! Ныне, присно и во веки веков! Аминь!

Татьяна даже тихонько засмеялась. Она прикрыла глазки от удовольствия, лицо ее осветилось блаженством. Неугомонный Серега притащил фотоаппарат и скомандовал:

– Так, пару кадров для истории. Трогательный момент благословения. Все улыбаемся и смотрим в объектив. Сейчас вылетит птичка. Птица счастья! Мадонна, прошу прощения, вы моргнули. Еще разок. Отлично, снято! Конечно, первоисточники все равно потом будут уничтожены, да и евангелисты все переврут. Но формальности надо соблюсти.

Вовка с Серегой, заботливо взяв «Богородицу» с младенцем под руки, отвели ее под сень смоковницы (то есть тополя) и усадили на коврик.

Тараканов похвалил исполнительницу главной роли:

– Молодец, Танюха, хорошо сыграла. Вот тебе конфетка, – и протянул ей нугу, купленную в Бишкеке – брусочек из тянучей сладкой массы белого цвета, с орешками.

Брусочек, покрытый двумя пластинками вафли, по форме и цвету был похож на вафельное мороженое, только в миниатюре. Нуга – сладкое воспоминание из Вовкиного детства. В южном городе, где он вырос, мать иногда покупала нугу на рынке. Лакомство казалось мальчугану невероятно вкусным. Вскоре оно исчезло из продажи, и с тех пор Вовка нигде его не встречал. Поэтому сладкоежка Тараканов, увидев нугу на бишкекском базарчике, на радостях купил большущий кулек этих конфет.

Пока «Богородица» лакомилась Божьими дарами, раздухарившийся Серега принялся разыгрывать следующий акт пьесы. Прихватив все то же сиреневое полотенце, он отбежал за кусты. И вскоре на сцене появился согбенный калека, паломник, прибывший из далеких земель.

Серега опирался на тонкую сухую палочку, а плечи, шея и голова его были замотаны полотенцем так, что виднелись лишь глаза, в которых плясали чертики. Передвигался странник еле-еле, на полусогнутых ногах, весь скрючившись. Он держался рукой за поясницу, охая и жалобно подвывая. Через каждые два шага паломник останавливался, хватался свободной рукой за голову, прикрытую «чадрой», и принимался стенать от боли, причитая о своей несчастной доле. Мастерское перевоплощение! Если бы ни знакомые шорты, Вовка и не узнал бы приятеля. Не сдержавшись от смеха, он одобрил актерскую игру коллеги:

– Сержик, да тебе надо в метро попрошайничать! Миллионером станешь.

Таня, завидев это «чудо в перьях», заулыбалась и даже перестала жевать сладкую тянучку. Приблизившись к ней, Серега заголосил еще громче. Нотки крайнего, безысходного отчаяния слышались в его партии «плача Ярославны». Сорвав «павлово-посадский платок», он ловко постелил его перед собой и рухнул на колени. Паломник взвыл, как пожарная сирена, и стал биться лбом в полотенце. Затем он шустро подполз к коврику «Богородицы» и голосом Ролана Быкова запричитал:

– Матушка! Милая! Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя тещи. Родимая, свет очей наших! Смилуйся, пошли мне благодать свою небесную! Ибо… Ибо…

Оборвав свою патетическую речь, юродивый принялся отчаянно чесаться во всевозможных местах. Поймав подмышкой воображаемую блоху и зажав ее двумя пальцами, он сунул кончики пальцев в рот и защелкал передними зубами. Затем затрясся и стал резко дергать головой в разных направлениях.

Вовка катался по песку от смеха, Татьяна улыбалась, а Серега, стоя на коленях и игриво подмигивая, сложил руки в намастэ и запел:

– Помогхи мне, помогхи мне —

В желтоглазую ночь позови!

Видишь – гхибнет, сердце гхибнет

В огнедышащей лаве любви!

Татьяна опустила голову, на лице ее опять появились мировая скорбь и обида. А мюзикл продолжался. Серега обхватил себя двумя руками, прикрывая грудь, и истошно прокричал:

– Невиноватая я! Он сам пришел!

Затем странник снова забился в судорогах и, скорчив рожу дауна, пустил слюну из уголка рта. Он простер руки к «Богородице» и жалобно обратился к ней: