Ольга Левонович - Дорога навстречу вечернему солнцу

Грибок после известковой атаки приутих. Но недели через две снова повеяло из щелей грибным духом.

Во второй раз измазал дед, как мог, углы солидолом. Вроде – затих вражина-гриб. А там и зима, для грибов – не сезон. А нынче летом – по-новой война…

То ли посоветовал кто, то ли дед сам додумался, а взял он у соседа банку с бензином 92-м, и тряпкой, намотанной на палку, пробензинил грибные места.

Довольный, решил посмотреть, хорошо ли промазал углы. И… чиркнул спичкой…

Ладно, бабка случилась в кухне, покидала деду в подполье, причитая, половики с полу и куртки с вешалки. Забил огонь…

С той поры грибка в подполье – след простыл… Дед потом долго хвастался, как он кардинально от грибной напасти избавился. Эпизод с половиками и бабкиными воплями он, конечно, не упоминал.

Про оплошность с завалинкой тоже бы никто не узнал, если бы не тётка Маня. Ну да, с кем не бывает…

Под Новый год Михаил Константинович заболел. Поднялась температура, к тому же давление зашкаливало.

Вторые сутки он проваливался в полузабытьё, выныривал из него, и тогда, выпив таблетки, огромным усилием воли заставлял себя встать, сделать что-нибудь. В первую очередь – протопить печь и накормить Шарика, что сидел в вольере.

Морозы стояли свирепые. Но он не чувствовал холода, видимо из-за температуры, только лицо горело. И ноги плохо слушались, были ватными. Шел, стараясь не шататься, за дровами к поленнице, носил их в специальной «сумке» из железных прутьев. Шарику давал корм. Дома топил печь, даже гоношил что-то из еды… В тепле быстро «раскисал», торопился лечь, и проваливался в беспамятство.

Жену Михаил Константинович похоронил пять лет назад. Так и жил деревенским бобылём. Дети, две дочери и сын, наперебой звали его к себе, он отказывался. У них свои семьи, свой уклад, а он пока, слава Богу, сам себя обслужить может.

– У тебя там небо незнакомое, – сказал он старшей дочери в последний её приезд, – а здесь я пробегу по лесу, петельки на зайцев поставлю, в деревне в магазин схожу – вот и день прошёл. А у тебя что делать? На лавочке сидеть? Не поеду…

Всё бы нормально, да вот, захворал. И не знает никто…

За два дня до Нового года он очнулся ночью. В кухне, как обычно, горел свет. С кровати хорошо видно было, что открылась входная дверь, вошла женщина в шубе.

Михаил Константинович не удивился. Двери он не запирал, боялся, что, если умрёт, то никто не сможет попасть в дом. Женщина деловито сняла шубу, под которой оказался белый халат.

«Врачиха, или медсестра, – с удовлетворением подумал Михаил Константинович, – как только узнали, что я тут болею, один? Незнакомая, наверное – из райцентра…».

Медсестра заглянула в комнату. Немолодая, лицо миловидное, спросила:

– Как Вы себя чувствуете?

– Голова кружится, – с усилием проговорил он.

Она внимательно вгляделась в его лицо, и вдруг в её глазах мелькнуло смятение, черты исказились.

– Знаете что, – сказала она, и в голосе послышалось беспокойство, – Я ведь, кажется, не к Вам! Я ошиблась! Мне нужно в другой дом, – и она махнула рукой в сторону кухонного окна.

В той стороне, под горой, действительно, было несколько домов. Не обращая внимания на Михаила Константиновича, она быстро оделась, неслышно закрыла за собой дверь. А его снова подхватили волны болезни, властно утянули в забытье…

Утро было ярко-сияющим, переливались ледяные узоры на окнах. В сенях кто-то громко топал, стряхивая снег. Дверь со скрипом распахнулась.

– Ты чо эт, дед Миш? Никак заболел? – горланил Толька, что жил под горой, – У тебя под воротами сугроб намело. Кое-как пробился через баррикаду! Снег три дня назад был, а – ни следочка, только до поленницы и обратно натоптано. Ты чо, не выходил никуда?

– Да вот, расхворался чего-то, – слабым голосом откликнулся хозяин.

– Значит не знаш, что сёдня ночью дед Пахомов помер.

Дед Пахомов жил с Толькой по соседству, под горой же. И Михаил Константинович сразу вспомнил медсестру.

– Это к нему, значит, медсестра приезжала… Не спасла, значит…

– Кака медсестра? Никакой медсестры, никто к нему не приезжал. Они за фельдшерицей Ниной бегали, так она явилась, когда уж поздно было…

– Погоди, ко мне ночью заехала одна, врачиха ли, медсестрица ли, в белом халате. Как тебя видел…

– Ну, дед Миш… У тебя ж ни следочка в ограде! Она что, по воздуху прошла…

И подумалось тут, а ведь и Шарик не взлаял ни разу, и дверь не скрипнула, а она визжит, хоть уши затыкай, надо дёгтем смазать…

И перепугалась, что ошиблась… Не к нему шла, а под гору… Не медсестра, значит… А тогда – КТО?

Отец мой, Михаил Павлович Храпов, – изумительный рассказчик. Сейчас он проживает в семье моего брата, и мы общаемся по телефону.

Не устаю удивляться его ясной памяти и жизнелюбию, и нет-нет, да хватаю ручку, чтобы записать что-то интересное из его воспоминаний. Своим детям, а потом и внукам, он умел так рассказать уже знакомые сказки, с новыми подробностями, что дух захватывало.

Когда был учителем в школе, а я была в числе его учеников, преподавал географию, биологию, и так мог увлечь рассказами класс, что мы и после звонка не хотели расходиться.

Географию и биологию очень люблю. И всё благодаря отцу, его дару рассказчика. О чём он нам только не поведал! У него – богатый опыт охотника и исследователя, дома были журналы «Вокруг света», «Юный натуралист», «Охота и охотничье хозяйство», какие-то ещё по естествознанию и путешествиям… И всем самым интересным, после прохождения основной темы урока, он делился с нами. Помнятся рассказы о таинственных ниндзя, шаманах и индийских факирах, о животных других стран и племенах…

У отца есть справочники по птицам, зверям, рыбам, бабочкам, и, увидев какого-то зверька, пичугу или жука, он обязательно доискивается – кто это и как его зовут. Много лет изучал растения.

Рассказывать он может бесконечно, и, как и в детстве, мы понимаем, что это – импровизация, творчество. Да, реальные события, факты повторяются, но каждый раз обрастают новыми подробностями, ветвятся, перетекают из одной темы в другую. К сожалению, отец не записывает своих устных рассказов. Но кое-что мне удаётся сохранить на память.

Отцовские рассказы я вычленяю из долгой речи, как-то сжимаю, компоную, иногда несколько художественно обрабатываю, бережно сохраняя суть. Так рождаются законченные рассказы. И есть ещё немало записей, которые ждут своего часа.

Рассказы отца

Пригнись, Тимофей!

Ханты-манси – северный народ. Озёрный, речной, живет в основном рыбалкой, охотой, оленеводством… То, о чём рассказываю, было лет пятьдесят назад… Сейчас, конечно, времена иные…