Вера Некрасова - Чилийский дневник. Пой, а не плачь!

Почему же я, возвращаясь из путешествий, веду себя как человек с амнезией? А если привозить с собой не только фотографии, но и терпимое отношение ко всем: к тем, кто мне нравится, и особенно к тем, кто не нравится?

«Вот перееду в Германию, стану, наконец, человеком!», «Эмигрируем в Швецию – заживем по-человечески» и т. д.

Быть человеком – это же не географическая категория? Это изнутри, пожалуй. А идеальные страны – лишь угол зрения, проекция в глазах смотрящего. Почему в нас столько духовности, глубины, – и всего того хорошего, чем мы сами гордимся и хвалимся. И при этом нам так сложно друг с другом в одной стране? В самой большой стране мира?

По возвращении обычно проходит неделя-другая, затем словно бы воздух наливается свинцом. Начинаю понемногу хамить в ответ, толкаться в метро и даже покрикивать на незнакомых людей. Сейчас, в окружении Анд, мне кажется это странным. Но я не зарекаюсь. Когда вернусь домой, снова буду засекать, на сколько же меня хватит в этот раз быть ко внешнему миру такой, какой хочется, а не какой получается.

Раньше, например, мне нравилось ездить одной в лифте. Завидев приближающихся незнакомцев, я нажимала кнопку, дверь закрывалась прямо у них перед носом. Меня это веселило. Но благодушная «островная» среда точила меня, как вода камень. Точила, точила и подточила. И я уже не помню момента, как и почему я перестала веселиться, уезжая в лифте соло. Мне больше не нравится одной. Теперь я жду людей.

Не так важно, что за люди вокруг: умные, глупые, талантливые, бездарные, пустые, начитанные и т. д. Мне не важны их качества, не важно, личности ли они или обывательская масса. Главное, что при взаимодействии с внешней средой, с миром за порогом, среда эта меня не ранит, не царапает. От меня не летят искры и ошметки. В быту, на улице, в транспорте они не добивают друг друга проклятьями в адрес нахалов, хамством в учреждениях, криками в очередях. Милосердие не просто стучится в сердца «островитян». Оно там живет.

Легко и просто быть человеком, когда атмосфера располагает. Но кто создает атмосферу, как не сами люди? Что такого особенного есть у чилийцев, переживших режим Пиночета, чего нет у нас, переживших куда более страшные времена?

Опубликовано 26.02.14 в 14:33

В выходные у меня ничего не получилось, – из того, что я задумывала как часть заработка. Я купила специальные краски, чтобы попробовать рисовать на улице, прямо в парке.

Тут очень популярно, – нарисовать на детской мордашке Микки Мауса, раскрасить под милого зверька.

Но ничего не вышло. Люди бояться ко мне подходить. Может быть, не верят, что вот сидит белый человек, и всего за тысячу песос – а это примерно сто рублей на наши деньги, – и правда нарисует на личике ребенка Микки Мауса?

Верю ли я сама в это? Человек с дипломом журналиста, с опытом работы гидом, с опытом работы администратора в гостинице, с опытом работы новостника и пиарщика. И вот, – вышла в парк с красками. Нужда меня толкнула!

Чуть позже выяснилось, что это считалось бы тут нелегальной подработкой. Если бы у меня получилось таким образом хоть что-то заработать. И меня могли бы отвести в участок. А я еще и документы местные не получила, удостоверяющие мою личность. А с визой туриста никуда работать не берут. Кому нужны проблемы с нелегалами? А штрафы для работодателей тут, говорят, серьезные.

За написанные недавно тексты для знакомых изданий деньги пока не пришли на карту. Просто весь день впустую. Ничего не заработала. Настроение – ужасное.

Не удалось купить курс испанского на новый уровень, который мне очень нужен. Еще все эти ссоры постоянные, разборки во временном жилье с пенсионеркой, приютившей меня.

– Ты должна измениться! – говорит она мне.

Ей кажется, что я не работаю. И не пытаюсь. То, что я пишу каждый день, для нее выглядит, как будто я просто сижу в интернете. Как никогда стала понимать Родиона Раскольникова.

Эта женщина за свой добрый поступок хочет любви, хочет признания ее добродетели. У меня кончились деньги. Она сказала: «Живи пока так, потом заплатишь». Но как изменилось ее отношение. Я всё время должна ей что-то большее, чего я не могу ей дать. Я понимаю, что она, наверное, хороший человек, но она тянет из меня все жилы. Я ее боюсь.

Все близкие сказали мне по «скайпу», что я «должна быть благодарной такой хорошей женщине». А я не знаю что делать: больше всего хочется ее никогда больше не видеть. Но съезжать – некуда. Что делать, что делать?

Совсем без сил уже лежала ночью, как вдруг затрясло…Это был темблор – мини-землетрясение. А сегодня, в восемь утра был еще один. Это очень страшно, – 5,5 баллов на 13 этаже, стены ходят ходуном. А бежать с 13 этажа? По дорогое вернее завалит! Оценив риски, решила никуда не бежать. Представила, что еду в плацкарте на верхней полке, и закрыла глаза. Будь что будет.

У меня глухая, темная, душная ночь. Я не могу спать, потому что все время ощущаю, как подо мной колышется кровать. Потому что в течении последних трех дней, по ночам, на 13-м этаже, было ощутимо 5–6 баллов. И стены пошли в пляс. Иногда бывает сердце стукнет, так как я не высыпаюсь, и пью кофе как воду. И так сильно стукнет в ребра, что я думаю: «Это – темблор? Или это – я?»

И еще я думаю о том, как поменялось в моем представлении понимание слова «счастье». Раньше я видела разноцветные пляжные фото, смеющихся людей, праздно отъедающихся на море, и думала, – это и есть счастье. А сейчас я думаю, что счастье, должно быть (я все еще в поисках определений!) это – закипающее в каждой клетке чувство радости жизни, чувство причастности к этой жизни.

И мне снятся другие люди, места, где я никогда не была. Другое тепло. Не такое сухое и удушающее, как здесь, в котловане. А легкое, свежее, прозрачное.

А сегодня я говорила с Галей, и она рассказывала про одно местечко в Альпах, где недавно они с друзьями каталась на лыжах. А потом, укатавшиеся на лыжах взрослые люди, пьют и танцуют на столах в небольшом баре. А наутро, скатываются потихонечку, очень медленно, в похмелье, на своих лыжах по склону. Я очень хочу побывать в этом маленьком баре. Они, наверное, умеют работать, и пожалуй, что вкалывали полгода на эти каникулы в Альпах. Они – больше спортсмены, чем алкаши. Но вот в этом баре – пьют наотмашь. От радости. От счастья. Как будто там мне снова будет девятнадцать лет. Я не буду знать их имена, я буду сидеть тихонечко в уголке, замирая от радости.

Вот чилийцы рады мне, улыбаются. Но я не знаю, – они рады мне потому что я – это я? (А как они могут узнать меня, если я пока плохо говорю по-испански?). Или потому что я в их глаза – белый человек, и первый русский человек, которого они знают? Такие странные мысли навещают, если три дня толком не спать. Странное желание, просто видеть счастливых высоких белых людей. Я точно помню – это ощущение меня уже посещало в Азии. В таком же полусне.