Анастасия Тихомирова - Экскалатор – F

Предисловие, каузальность чтения моей рукописи, пестрит коралловыми начинаниями обозримого функционального дна.

Я сразу буду рекламировать посаженную на колени горькую Красоту – враспояску булькающий распознанный сочный опыт, который иногда выкидышем кувыркается на подошве памяти, съеденную электро-судорожной терапией. Выскакивает как серебряный карп, его плавника вначале не видно. Тряска голубоглазая со сверкой часов и тонким продлением времени в настоящий момент, длина происходящего одаривает марципановым преткновением и некоторой нестыдливой сущностью. Формулировка уже синонимична чему-то с заглядыванием в «пост», например, «постмодернизм». Все сублимированные почесывания собраны крикливым сплетением отдаленного притягивающего звука, дуновения.

Чихаете от перца или от переизбытка микробов – дело непроизвольное, тыкающее своей жизнью, которая бросается кардинальным лирическим становлением. Зато воображение может проявлять себя, с вашего позволения, контролируемо – при обладании, прямоте. Правда, «Надуманное» всегда считалось лосьоном после бритья. Тогда как воля, всесильная воля, присутствует, когда вы не просто реагируете на готовое, а создаете повод для реакции сами: «Только не при философском рассмотрении, мышление, как только формальная деятельность берет свое содержание извне, как данное, и что содержание в них не осознается как определенное изнутри мыслью, лежащей в его основании, что, следовательно, содержание и форма не вполне проникают друг в друга. Между тем, при философском воззрении это раздвоение отпадает.» – пущее воображение есть солидарность с вашей божественной потенцией. Сотворить еще один мир, который вам подвластен, и не теряться в мире предоставленном, как в мутной воде и не видеть своей плоти, к тому же с замурованным зрением. Пусть вас покрывают всякие прочие реминисценции и разложения мысли, окутывающие по своему принципу, который вы же и придумали. Пусть концепции, которые не поместились в объективность головы снятся вам мультимедийно и с гламурным интересом заворачивают вас в багет собственности.

ГВОЗДЬ, ЗАБИТЫЙ В ПЕПЕЛ.

Случилось утро – пресно и стерильно. Всякий тромбон или цифровая антропология не побудила бы его проснуться с едким трудоголизмом – гениально. Марш ему был не близок вовсе. Ножки его трепетали, как птенцы, которые уже взрослеют, но никак не могут взлететь ровно. Бесшумность матраса. Шепот одеяла, которое открывалось взмахом колена и голени – дружественно. Провод, ворвавшийся в струи жизни, которая снова желает уснуть, прямо между пальцев ног, щекотка не из приятных – гнусная змея, эмпирическое здесь было неуместно, хотелось, чтобы этот настолько материальный объект попросту стерся в призрака. И пусть тогда цепляется сколько угодно. Смачно вышел он из комнаты. Не удалось взъерошить паркет. Все процедуры для сладкого личика, которое блестит в отражении паркета, казавшегося шершаво-колючим, поскольку Александр Иванович шатался и перебирался то тут, то там. Он макнул палец в сок, который стоял в стакане прозрачном, интонирующий спокойствию. И выпил негласно сок, немного согнув шею назад.

Кротость и либеральность в нравах. Академическая походка за халатом. В одеянии он скоропостижен на узнаваемость. Зачем его видеть обнаженным? – Останется натура, которая отчаянно не дремлет, трепещет без правил – одурачивает. Я хочу сотворить только разве что «эйдос» его умопомрачительный, свергнув с пыли отчуждающей посев натурального уродства.

Он собрался на работу и так ловко подхватил невнятную мысль: «Надо ей ответить» – она его любимая пациентка, так что когда он вышел на улицу – плевать ему было на мороз и то, что нет перчаток, уже обветрившимися руками он взял телефон и читал ее сообщения. Этой пациенткой была я. Лучший психиатр в городе был моим другом. Я же полностью порабощена его славными оговорками, которые не бросаются. Или изъянами, которые я прелестно выравниваю. Ладно. Это крайнее описание неправдиво. Я их придумывала для придания несвойственной ему робости, чтобы убрать излишнюю сытость им. Понимаете? Я только вот не знала, куда деть платоническую любовь, к какому разряду подчинить. Между нами была уязвимая раскрепощенность – было максимально – объятие. А большего мне не нужно. Когда мы в который раз беседовали по телефону, жарко хлестко и энергично, с прищуренными глазами, так как казалось, что кто-то из нас ошибается или говорит непростую ерунду. Мечом пораженная его фразой, которая так лихо овладела мной. Когда я призналась ему в любви и оторвой понеслась утверждениями, насколько это серьезно. Он сказал: «Твоя влюбленность – юношеские фантазии». Меня это попросту обескуражило – я знала длинное опровержение: Под фантазиями следует понимать неочерченные, неорганизованные представления, типы, виды. Это наблюдается у всех. Их свойства диктуют путаницу в голове, если их не признать, как таковые. Если же их регистрировать открыто и со знанием нашествия, то они такие милашки и бунтари в одном комплекте. Тогда в голове пустыня, но это не символ пустоты – твердость пустыни поражает. Безумием это назвать нельзя, поскольку ум участвует, но уже как нечто посредственное. Он вовсе не торжествует. Если вы хотите познать эти чувства, то примите их, эти выносимые страсти, иногда с избытком переливающиеся сверх меры. Но ни в коем случае не дешевые страсти, в момент легкого безумия. Страсти, неуспевшие насытиться корыстью, эгоизмом, самые открытые и откровенные. Например, чувство любви с всесильным контуром разума, ума – есть всегда уже заплесневелые и вторичные – вожделение, похоть, в отличии от страстей абстрактных, не касающихся плоти. Их легко узнать, эти гнилые страсти, они просты – вожделение и похоть, как 2+2 – очень заметны – любому – регистрация мгновенна, как этих чувств, так и мнения разума, ума. Я влюблена в него. В его живую потенциальность, нрав, вкус, характер, судьбу. Так что назвать влюбленность юношескими фантазиями = сказать, что у меня очень чистое и открытое сердце, страсти так и обнадеживают. Кроме того, фантазиями делает эти свежие страсти он. Так как результатов они не имеют только из-за него, ведь контакт я составляю. Я делаю все, что могу со своей стороны. Выводом фантазий должно быть полученное от меня уже его созревшее вдохновение. Его абстракция – я в нем, как абстракция.

Но вернемся к А. И. Он такой нежный и потому ему покорны все лакомые и под законом тяготения эстетики, кусочки – очень намагниченные.

Кроме того, он отрезвляет меня точками, поставленными в конце предложения любого сообщения, но и злит до безобразия. С этого могут начаться мои кувыркания на кровати, в том смысле, что я не нахожу себе места – швыряние рук – вкус смерти в такие моменты так прилипчив. Все это может быть антипрославлением его.