Александр Шевцов - Психологическая игра. Основной миф

Само слово «сознание» возникает в русском языке как отражение понятия о знаниях. Исходно среда, содержащая знания, называлась в народе парой от слова «пар». Пара без знаний, так сказать, в стихиальном состоянии, называлась у мазыков, с которыми мне пришлось столкнуться как этнографу в восьмидесятых годах прошлого века, стих. А пара со знаниями – сознанием.

( Я много рассказывал о мазыках и их психологии в других работах, поэтому желающих познакомиться с ней подробнее, отсылаю к списку литературы ).

Именно обретение, хранение и использование знаний и является предметом КИ-психологии. В данном случае, знаний об игре, накопленных нашим народом за тысячелетия своего существования, по крайней мере, со времен индоевропейского единства.

Вполне естественно, что подходя к какому-то предмету, мы застаем в своем сознании самый верхний слой знаний о нем. Более старые слои знаний приходится извлекать из памяти. А более древние добывать с помощью приемов языковедения, проверяя с помощью этнографии. Погружение к истокам требует труда и определенных навыков.

Поскольку дело это непростое, КИ-психология применяет прием пошагового погружения в глубины сознания – личного или общественного. Это значит, что сложное понятие изучается последовательными кусками, выделяемыми по определенному признаку.

В данном случае, в отношении понятия игры я начну с самых общедоступных словарей русского языка и сделаю описание понятия «игра», из которого исходят языковеды. Затем я возьму, так называемые, большие словари и с их помощью сделаю расширенное описание.

И те, и другие словари отражают определенные представления современных людей о том, чем для них является игра. Вполне естественно, эти представления у любого отдельного носителя русского языка неполны и не отражают всей глубины понятия. Поэтому следующим шагом я постараюсь исследовать те выражения живого русского языка, которые словари объяснить не смогли.

После них останется только несказанное. Но оно не может быть предметом языкового исследования. Это как раз предмет прикладной психологии.

Современная нравственность рождалась в борьбе с телесными наказаниями в девятнадцатом веке. Отмена крепостного права в России, борьба за равноправие негров и запрет рабства в Америке были смыслом жизни передового человечества. И как-то так вышло, что Европа во всем была впереди России, поэтому свет для нас всегда был с Запада, и мы рубили в него окна…

Что можно сказать и про рабство, и про телесные наказания? Они были варварством и жестокостью. И им нет оправдания. Но как вышло, что при этом тело стало главным и вместо души?

Рабство, телесные наказания, насилие и жестокость были настолько яркими событиями, что борьба с ними казалась самым важным в жизни всего общества. И никто не обращал внимания, что за этими громкими и яркими событиями шла тихая революция, которая и порождала все громкие дела и события. Многие вообще ничего о ней не знали, а те, кто знал, отнюдь не были склонны придавать ей сколько-то важное значение.

Эта революция называлась естествознанием, а в отношении души – физиологией, то есть наукой о фюзисе, что и есть вещество тела. Естествознание было иным способом объяснения мира, иначе – не просто наукой, а новым мировоззрением. И задачей его было занять место предыдущей опоры Власти – Церкви. Поэтому естествознание выдвинуло гипотезу, что мир можно объяснить из самого себя, без допущения идеи Бога. Тем более души.

С душой, как ни странно, оказалось даже трудней, чем с Богом. Присутствие Бога в жизни простого человека не очевидно. А вот душу мы чувствуем непосредственно. Отказаться от души, значит отказаться верить собственным ощущениям. И даже этого мало. Надо еще придумать иной язык для описания этих ощущений и привыкнуть использовать его вместо родного.

Естественнонаучная психология, во-первых, от лица науки объявила, что душа – это суеверие, ее нет, а есть только высшая нервная деятельность (ВНД). Во-вторых, она принялась методично описывать человека как рефлекторную машину, давая привычным вещам «научные» имена. Так вместо душевных движений и чувств появились эмоции, стрессы, фрустрации, комплексы, контенты сознания и целое подсознание.

И даже нервность – лишь бессмысленное словечко из того же ряда, не имеющее отношения ни к какой действительности. Когда кто-то говорит, что у него шалят нервы или срыв на нервной почве – это не имеет никакого отношения к нервам. Просто это звучало модно-научно в девятнадцатом столетии.

Все в мире стало веществом, и должно было пониматься как проявления вещества. Дух изгонялся, а все, что не объяснялось просто фюзисом, объяснялось высокой сложностью организации фюзиса. Так родился организм и физиология организмов.

Надо отдать физиологии должное: она прекрасно описала то, что действительно относится к веществу человеческого тела или к телу целиком. Но все ее попытки объяснить душу рефлекторно оказались неудачными. Душа из тела не объясняется, как и душевная жизнь. А если душевная жизнь необъяснима, то и не может быть никакой прикладной психологии. Иными словами, если психолог не может объяснить душевную жизнь на фундаментальном уровне, то он с ней и работать не может.

Так родился разрыв между академической и практической психологиями. Академическая психология сама признает, что не может выйти за рамки теории. А практические психологии могут работать с клиентом, иногда очень успешно, но при этом не являются науками в собственном смысле этого слова.

Они все вырастают из гениальных находок, вроде наблюдения дикаря: если на упавшем космическом корабле нажать на кнопку у входа, то зажигается свет. Объяснить это дикарь может, лишь создав миф. Понять он не в силах, потому что для понимания нужна та самая фундаментальная научная теория, которая верно видит устройство.

Поскольку практические психологи, потрясенные величием и силой научного сообщества, стремятся не объяснить открывшуюся им действительность через подлинное исследование, а связать себя с уже имеющейся «научной» психологией, то получается, что они пытаются найти объяснения действительности в мифе.

Миф необходим, когда нужно сделать присутствие Бога в нашем мире приемлемым для человечков. Огромные человеческие сообщества, вроде науки или государств, – это, безусловно, боги. Гоббс называл их Левиафанами. И был прав в том, что сообщества обладают всеми признаками живого существа. Но к этому можно добавить еще и то, что они обладают и своеобразными личностями. И личности эти далеко не так красивы и приятны, как интеллигентные лица ученых. Боги-сообщества находятся на гораздо менее продвинутой стадии нравственного развития, чем отдельные представители человечества. Но в целом каждый народ заслуживает свое государство, потому что оно такое, каков народ в глубине своей народной души.