Коллектив авторов - Личностный потенциал. Структура и диагностика

Хотя в предложенной Чиксентмихайи и Накамурой альтернативе есть свои слабые места, с их критикой модели саморегуляции Карвера и Шейера трудно не согласиться. Действительно, любой отказ от цели вследствие ее достижения либо неудачи ведет, согласно Карверу и Шейеру, к немедленному принятию новой цели. Это допущение, однако, неправомерно. В промежутке между целенаправленными последовательностями действий находится не пустота, а процессы регуляции иного рода, не говоря уже о том, что метафора целенаправленного робота обнаруживает прямую связь с западной, прежде всего американской, культурой и ментальностью, а в других культурах поведение человека регулируется иначе. Наконец, Карвер и Шейер обходят вопрос о поиске и постановке целей, вообще об их источнике, что также имеет прямое отношение к «межцелевому пространству» – в их модели цели просто есть или порождаются на выходе уже работающих контуров более высокого порядка.

Эта критика в адрес теории Карвера и Шейера приложима и к одной из наиболее разработанных отечественных теорий и линий исследований саморегуляции деятельности ( Конопкин , 1980; Моросанова , 2001; 2006). В этой линии исследований под руководством В.И. Моросановой речь идет о саморегуляции осознанной произвольной активности, системообразующую роль в которой также выполняет принятая субъектом цель. В отличие, однако, от теории Карвера и Шрайера, в этом подходе основной акцент делается не на обратной связи, а на планировании действий и на индивидуально-стилевых характеристиках саморегуляции. В число переменных, охватываемых опросником стилевых особенностей саморегуляции поведения В.И. Моросановой, входят планирование целей, моделирование значимых условий их достижения, программирование действий, оценивание и коррекция результатов, гибкость, самостоятельность и общий уровень саморегуляции.

Постановка во главу угла целей как системообразующего основания саморегуляции ограничивает сферу применимости как теории Ч. Карвера и М. Шейера, так и подхода О.А. Конопкина и В.И. Моросановой. Верно, что существенная часть человеческой активности направлена на произвольное преследование осознаваемых целей, но неверно сводить к этому всю активность человека. Во-первых, не вся саморегуляция носит осознаваемый характер, причем осознаваемые и неосознаваемые регуляторные процессы не отграничены друг от друга, а плавно друг в друга переходят; во-вторых, не любая саморегуляция направлена на цель как критериальный параметр; эти параметры могут иметь и иную природу; в-третьих, разрыв в целеполагании, временный отказ от цели и целенаправленной деятельности вообще могут свидетельствовать не о разрушении саморегуляции или неудаче в ней, как полагали Карвер и Шейер, но, как показывает, в частности, Е.И. Рассказова (2006), о переходе к иному типу нерефлексивной и нецеленаправленной саморегуляции. Ее можно было бы назвать авторегуляцией, вслед за Я. Вальсинером, предложившим заменить расхожий термин «self-regulation» термином «autoregulation», означающим то же самое, но не содержащим указание на инстанцию «self», или «Я» ( Valsiner , 2001), – действительно, английское понятие «self-regulation» означает не просто саморегуляцию, а Я-регуляцию. Хотя русское слово «саморегуляция» не содержит такого оттенка значения, использование понятия «авторегуляция», принадлежащее к тому же семантическому ряду, что понятия «автопилот», «автоответчик», в большей мере соотносилось бы с указанием на нерефлексивные, бессознательные процессы управления деятельностью.

В свое время было экспериментально показано, что деятельность является системным авторегулирующимся процессом, критерии которого меняются по ходу самой деятельности ( Леонтьев Д.А. , 1987). С этим же хорошо согласуется и более широкое понимание регуляторных процессов Л.Г. Дикой, которая прямо выводит его из идей Н.А. Бернштейна: «Регуляцию сознания и деятельности человека можно рассматривать как процесс иерархического соподчинения нескольких контуров сознательного и бессознательного регулирования как подсистем разного уровня, которые имеют функциональную взаимосвязь в рамках относительно сложной деятельности. По-видимому, существуют контуры саморегуляции внутри каждого из компонентов структуры деятельности, а также контуры регулирования взаимоотношений между компонентами деятельности. Изменение различных звеньев контура регуляции может происходить одновременно, но с различной скоростью и направленностью» ( Дикая , 2003, с. 35). Можно также сослаться на работы Дж. Барга по проблеме автоматической саморегуляции, в которых он критикует основные походы к саморегуляции, в том числе подход Карвера и Шейера, за сведение саморегуляции к сознательным процессам (напр. Fitzsimmons, Bargh , 2004).

Наконец, еще одним имплицитным допущением теории Карвера и Шейера, упрощающим подлинную картину саморегуляции человеческой жизнедеятельности, выступает описание обратной связи в терминах входной информации. Именно понятие информации во многом связывает эту теорию с кибернетикой, с компьютерной метафорой (и метафорой робота) и с когнитивным направлением в психологии второй половины ХХ в. в целом. Однако одним из следствий «когнитивной революции» 1960-х гг. стал когнитивный редукционизм, характерный для целого ряда современных подходов в психологии личности и мотивации, в том числе и для подхода Карвера и Шейера. Он заключается в бездоказательной посылке, что информационные процессы (познание и переработка информации) порождают процессы динамические (мотивации и целенаправленной активности). Обычно в этой связи ссылаются на теорию личностных конструктов Дж. Келли и теорию когнитивного диссонанса Л. Фестингера, которые принято относить к когнитивным теориям личности и мотивации, соответственно. С этим, однако, нельзя согласиться. Центральное понятие теории Дж. Келли, ошибочно «записанного» в когнитивисты на волне когнитивной революции, – не информация, а опыт ( Kelly , 1955), а в его последних публикациях ( Kelly , 1970) понятие конструкта все больше оттесняется на задний план представлениями о личностном смысле (подробнее см. Леонтьев Д.А ., 2005 б ). Опыт – не всякая информация, а личностно значимая, релевантная, которая включена в осмысленный контекст жизни субъекта. От установки и внутренней работы субъекта во многом зависит, большая ли часть той информации, которую получают его органы чувств, станет его опытом. Информация, не наделенная личностным смыслом, не трансформированная в значимый опыт, не работает как механизм обратной связи.

Аналогичное недоразумение связано с теорией когнитивного диссонанса Л. Фестингера, много лет называемой когнитивной теорией мотивации. По ее описаниям складывается впечатление, будто, согласно теории и экспериментам Фестингера, поведение порождается стремлением устранить рассогласование между двумя когнитивными элементами. Если, однако, внимательно вчитаться в детализацию ключевых положений этой теории, в них обнаруживается принципиальный некогнитивный элемент, входящий как в определение самого диссонанса, так и в характеристику поведенческой ситуации – значимость и ситуации, и диссонирующих когнитивных элементов ( Фестингер , 1999, с. 35, 71). Если ситуация и диссонирующие элементы незначимы, никакое их рассогласование не породит действий!