Кен Уилбер - Бумерит

– В общем, всё очень просто, – сказала Пауэлл. – Что находится под оранжевым тротуаром Просвещения? Синий тротуар. Что под синим тротуаром? Красный тротуар. Что под красным? Пурпурный. Под пурпурным? Бежевый. Под бежевым? Обезьяны. Где же в таком случае рай? Чтобы найти его, нужно двигаться в противоположную сторону : к постконвенциональному второму порядку и интегральной добродетели.

И даже дальше! Теперь я знал, что со второго порядка должен произойти скачок на третий порядок, в точку Омега! Конечно, если человечество сможет добраться хотя бы до второго порядка и не самоуничтожится завтра после обеда. Эта зловещая возможность стала моим навязчивым страхом, заполонила мои дни, вторглась с мои сны, заставила дрожать мои дендриты, не позволяла мне идти на контакт с другими людьми, а если такой всё же происходил, обрывала контакт на полуслове, так что все вокруг озадаченно смотрели на меня. Но теперь я был убеждён, что Лиза Пауэлл права и что изначальную добродетель бесполезно искать в прошлом – ей ещё только предстоит родиться, если человечеству не придёт конец…

Пауэлл вернулась к тому, с чего начала.

– В конце концов, Фуко начал высмеивать идею возвращения к добродетели. Как он сам не без иронии заметил: «За стенами приюта – спонтанность безумия, вне пенитенциарной системы – буйство преступлений, под сексуальными табу – свежесть страсти», – и люди часто заблуждаются, думая, что нам следует вернуться к «простым „ура“ (да здравствует безумие! да здравствуют преступления! да здравствует секс!)» – их убеждение основано на вере, что «власть плохая, уродливая, бедная, стерильная, монотонная, мёртвая», а всё, «что контролирует эта власть – хорошее, возвышенное, богатое», то есть это и есть те самые «ура» возвращённой добродетели.

– Фуко понял опасность регрессии – попытки обнаружить пляж под тротуаром, а если его там не будет, искусственно выдумать его наличие. Сам Фуко так описал ситуацию: «По-моему, широко распространилась легкомысленная тенденция (с которой всем нам следует бороться) называть главным врагом то, что появилось совсем недавно, в частности, модернизм, как будто он всегда являлся основной формой угнетения, от которой все мы непременно должны освободиться. Сейчас у этой простой точки зрения появилось несколько опасных следствий: во-первых, намерение отыскать некие дешёвые архаические, воображаемые формы счастья, которыми в действительности люди никогда не обладали… Эта ненависть к настоящему порождает опасную тенденцию взывать к исключительно мифическому прошлому».

– И бумерит как раз собирался создать это исключительно мифическое прошлое.

В ту ночь, когда все отправились по домам, я остался у Хэзелтон. Уходя, Джонатан поднял брови и беззвучно произнёс: «О-ля-ля».

– Вы действительно верите, что существует третий порядок, Дух или Бог, которого мы можем познать напрямую? – спросил я.

– Я в этом уверена, – ответила Хэзелтон, в упор глядя на меня.

Я потянулся, чтобы поцеловать её, но она оказалась на несколько дюймов левее, чем я ожидал, так что мне пришлось запечатлеть свой нервный поцелуй на картине Рембо, висящей на стене. Хэзелтон истерически расхохоталась.

– Ээ… Ваши губы холоднее, чем я себе представлял.

– Иди домой, дорогой.

– Но…

– Никогда не знаешь, что ждёт тебя завтра.

Марк Джефферсон вышел на сцену под громкие аплодисменты. Он и в самом деле был примечательным персонажем. Как и большинству людей из ИЦ, ему было пятьдесят с небольшим. Высокий рост, атлетическое тело, коротко остриженные чёрные волосы с белой «галочкой» седины на левом виске, похожей на логотип «Nike» и как будто говорящей о том, что он всегда несётся вперёд. И всё же, несмотря на то, что физическое присутствие Марка было почти пугающим, внутри него было скрыто деликатное миролюбие, казалось, защищавшее его от неприятных и уродливых проявлений жизни.

Слайд № 5: «Никаких фактов – только интерпретации».

– Одна из причин, по которой пишущие культурологи уделяют сравнительно мало внимания фактам и доказательствам, заключается в том, что, с точки зрения крайнего постмодернизма, фактов не существует: есть только интерпретации.

– И что же из этого следует? А то, что любое знание, включая естественнонаучное, объявляется социальным конструктом , а все «факты» – интерпретациями , выбираемыми в соответствии с культурной программой или идеологией. Факты не узнают , а изобретают и навязывают другим, исходя их расистских, сексистских, евроцентристских, логоцентристских, патриархальных и других интересов. Поэтому историки культуры в основном опираются не на факты, а на объяснение истории в соответствии с используемой теорией интерпретации. Например, если мы «знаем», что универсальная рациональность – это источник власти и угнетения, а под тротуаром угнетения лежит чистый, нетронутый пляж, значит, мы можем быть уверены, что Мексика была раем, и просто написать историю завоевания рая, продемонстрировав силу нового исторического подхода и не утруждая себя исследованием фактов.

– Обнаружив очень важную истину, авторы-постмодернисты, как обычно, довели её до абсурда. Вне всякого сомнения, интерпретация является непременным компонентом любого вида знания, но это вовсе не означает, что у знания нет объективных компонентов. Тем не менее, крайний постмодернизм продолжает настаивать, что объективной реальности не существует – есть только интерпретации и конструкты. Но, как отмечает Тодд Гитлин (Todd Gitlin), «люди, обеспокоенные тем, что индустриальная цивилизация под управлением мужских империалистических эго уничтожает мир, создавая глобальное потепление, радостно размахивают оценками учёных, которые, очевидно, на сто процентов уверены, что исследуемые ими объекты существуют в реальности, а не являются всего лишь „конструктами“ империалистических эго». И «даже если женщина отчаянно критикует „мужскую“ науку и не верит в картезианское противопоставление сознания и тела, она не встанет на пути приближающегося автобуса». Иными словами, смерть под колёсами автобуса – это объективная истина, не зависящая от интерпретации, так что даже люди, утверждающие, будто существуют только интерпретации, сами этому не верят . Да уж, человеческое лицемерие и впрямь безгранично.

Слушатели завертелись и заёрзали на стульях. Ким наклонилась ко мне.

– Марку прощают такие заявления, которые не сошли бы с рук никому другому.

– Потому что он чёрный?

– Может быть. А может, и нет. Дело скорее… не знаю, как сказать… в его энергии что ли.

– А-а.

– Как мы уже говорили, алмаз режет стекло вне зависимости от того, какие слова мы используем для обозначения «алмаза», «стекла» и «процесса резки» и в какой культуре это происходит. Значит, не всякое знание относительно. Хотя, конечно, оценка стоимости и красоты алмаза зачастую зависит от культуры и является относительной и неоднозначной. Из этого можно сделать справедливый вывод, что знание состоит по крайней мере из двух компонентов: из объективного факта или события и интерпретации или оценки, которую мы ему даём.